829
1
Акчу в нашем афганском гарнизоне знали многие. Была она очень умной и красивой восточно-европейской овчаркой, с черными хитрющими глазами, но без родословной. Так как она воспитывалась и жила в воинском коллективе, то умело отличала начальников от подчиненных. Если команды командира и его заместителя она еще как-то выполняла, то команды, произнесенные прапорщиками или солдатами, могла частично игнорировать, либо выбрать ту, которая в данный момент ее устраивала.
Жаркими азиатскими днями Акча обычно отлеживалась в построенном для нее вольере с конурой. В зависимости от температуры воздуха или от каких-то собачьих прихотей, Акча забиралась в конуру либо ложилась перед ней. А самым любимым местом была слегка наклоненная крыша собачьей будки. И каждый раз, меняя место, Акча перетаскивала туда свой коврик-подстилку, сшитую из ставшей ненужной в Афганистане парадной офицерской шинели. То, что приносили для собаки из солдатской столовой, она ела без большого желания. Обычно из котелка Акча выхлебывала длинным языком юшку, а все остальное сохло потом на жаре. Основной и любимой едой овчарки были консервированные каши из армейских сухих пайков. Старшина или солдаты полностью срезали крышку с банки и кидали собаке. Интересно было наблюдать, как Акча сначала забавно поворачивала голову, дожидаясь вскрытия банки, а затем, урча, выгрызала затвердевшую от жира кашу. После собачей трапезы банка напоминала, словно простреленный и блестящий со всех сторон цилиндр. Крепкие собачьи зубы легко прокусывали достаточно толстую баночную сталь.
Под вечер Акча исчезала из расположения части по своим собачьим делам, но ночью она всегда лежала около дневального и, как шутили солдаты, «несла службу». Собака всегда провожала и первой встречала машины, обнюхивала всех вернувшихся с заданий, приветливо помахивая мощным хвостом. Когда все укладывались спать, Акча начинала отрабатывать свою кормежку, рыча и лая на все, что двигалось. Это могли быть огромные, как спичечные коробки, жуки либо шустрые крысы, пробирающиеся к мусорным бакам. Если Акче удавалось поймать жука, то он с отвратительным хрустом исчезал в пасти собаки. Но особенно не любила овчарка ночных проверяющих из штаба. И для них у Акчи был отработан безотказный прием. Собака сразу же оказывалась позади нежданных гостей, и не дай Бог, кому-нибудь из них повысить голос на дневального, не говоря о том, чтобы резко махнуть рукой или схватиться за оружие. Она отскакивала, пригибаясь на передние лапы, и со всей своей безрассудной собачьей храбростью бросалась на «врагов», норовя укусить.
Однажды Акча поздним весенним вечером, как обычно, исчезла и около половины первого ночи появилась, держа что-то в зубах. При тусклом свете фонаря это «что-то» оказалось едва начатым батоном копченой югославской колбасы граммов на восемьсот, которую продавали за внешторговские чеки в гарнизонном универсаме. Дневальный на свою солдатскую получку и думать не мог купить такую вкуснятину. Спасая Акчу от «переедания», попытался отобрать у собаки колбасу. Овчарка, отпустив свою добычу в пыль, чуть не откусила руку солдату. Пришлось ему следы зубов йодом обрабатывать. Пока юный гурман лечил себя, подъехала дежурная машина, и еще четыре бойца решили, что сегодня в солдатской палатке будет маленький праздник.
Трое отвлекали собаку, а водитель попытался забрать ее находку. За считанные секунды еще одному солдату потребовался йод. У второго штанина новенького хэбэ лишилась большого куска ткани, и дыра светила белыми подштанниками. Водитель со следами зубов на ботинке и локте забился в кабину машины. Больше повезло ефрейтору Федотову, он умудрился, лежа на кабине, радиоантенной подцепить батон и почти вытянуть его к себе. Но Ахча оказалась проворней и сообразительней, чем все думали. Гоняя пять солдат, еще днем кормивших и ласкавших ее, она не выпускала из вида колбасу. И когда Федотов, уже праздновавший победу человеческого разума над животным инстинктом, снимал колбасу с антенны, Акча бросилась на передок автомобиля.
Оттолкнувшись лапами от ветрового стекла, собака в прыжке щелкнула зубами и вырвала свою законную добычу. Лицо Федотова на пару секунд оказалось рядом с оскаленной пастью Акчи. Он первый раз в своей жизни видел так близко разъяренную собачью морду и потом еще долго рассказывал про огромные желтые зубы и складки кожи на носу, про белую пену и неприятный запах из собачьей пасти, про свои волосы и собачью шерсть, ставшие дыбом. Победила Акча. К утру от колбасы остался кусок сантиметров семь и как трофей он еще неделю лежал на коврике рядом с собакой. При появлении солдат у вольеры Акча клала свою широкую лапу на этот огрызок, а глаза выразительно поблескивал: «Ну, что, съели?».
Перед выводом войск из Афганистана во все советские гарнизоны пришел садистский приказ уничтожить животных, живших в частях, – ветеринарная служба боялась завезти в Союз какие-нибудь экзотические болезни. Как ни прятали бойцы с молчаливого согласия офицеров привыкшую к свободе Акчу, а не уберегли. Пристрелил ее и других собак кладовщик-узбек из соседней части за возможность уволиться в запас пораньше. Но пришлось задержаться ему в армии, а точнее, в Термезском госпитале. Где-то уже за Амударьей били его долго солдаты за своих любимцев: Шариков, Дембелей, Тузиков. Возможно, досталось ему и за Акчу.
Жаркими азиатскими днями Акча обычно отлеживалась в построенном для нее вольере с конурой. В зависимости от температуры воздуха или от каких-то собачьих прихотей, Акча забиралась в конуру либо ложилась перед ней. А самым любимым местом была слегка наклоненная крыша собачьей будки. И каждый раз, меняя место, Акча перетаскивала туда свой коврик-подстилку, сшитую из ставшей ненужной в Афганистане парадной офицерской шинели. То, что приносили для собаки из солдатской столовой, она ела без большого желания. Обычно из котелка Акча выхлебывала длинным языком юшку, а все остальное сохло потом на жаре. Основной и любимой едой овчарки были консервированные каши из армейских сухих пайков. Старшина или солдаты полностью срезали крышку с банки и кидали собаке. Интересно было наблюдать, как Акча сначала забавно поворачивала голову, дожидаясь вскрытия банки, а затем, урча, выгрызала затвердевшую от жира кашу. После собачей трапезы банка напоминала, словно простреленный и блестящий со всех сторон цилиндр. Крепкие собачьи зубы легко прокусывали достаточно толстую баночную сталь.
Под вечер Акча исчезала из расположения части по своим собачьим делам, но ночью она всегда лежала около дневального и, как шутили солдаты, «несла службу». Собака всегда провожала и первой встречала машины, обнюхивала всех вернувшихся с заданий, приветливо помахивая мощным хвостом. Когда все укладывались спать, Акча начинала отрабатывать свою кормежку, рыча и лая на все, что двигалось. Это могли быть огромные, как спичечные коробки, жуки либо шустрые крысы, пробирающиеся к мусорным бакам. Если Акче удавалось поймать жука, то он с отвратительным хрустом исчезал в пасти собаки. Но особенно не любила овчарка ночных проверяющих из штаба. И для них у Акчи был отработан безотказный прием. Собака сразу же оказывалась позади нежданных гостей, и не дай Бог, кому-нибудь из них повысить голос на дневального, не говоря о том, чтобы резко махнуть рукой или схватиться за оружие. Она отскакивала, пригибаясь на передние лапы, и со всей своей безрассудной собачьей храбростью бросалась на «врагов», норовя укусить.
Однажды Акча поздним весенним вечером, как обычно, исчезла и около половины первого ночи появилась, держа что-то в зубах. При тусклом свете фонаря это «что-то» оказалось едва начатым батоном копченой югославской колбасы граммов на восемьсот, которую продавали за внешторговские чеки в гарнизонном универсаме. Дневальный на свою солдатскую получку и думать не мог купить такую вкуснятину. Спасая Акчу от «переедания», попытался отобрать у собаки колбасу. Овчарка, отпустив свою добычу в пыль, чуть не откусила руку солдату. Пришлось ему следы зубов йодом обрабатывать. Пока юный гурман лечил себя, подъехала дежурная машина, и еще четыре бойца решили, что сегодня в солдатской палатке будет маленький праздник.
Трое отвлекали собаку, а водитель попытался забрать ее находку. За считанные секунды еще одному солдату потребовался йод. У второго штанина новенького хэбэ лишилась большого куска ткани, и дыра светила белыми подштанниками. Водитель со следами зубов на ботинке и локте забился в кабину машины. Больше повезло ефрейтору Федотову, он умудрился, лежа на кабине, радиоантенной подцепить батон и почти вытянуть его к себе. Но Ахча оказалась проворней и сообразительней, чем все думали. Гоняя пять солдат, еще днем кормивших и ласкавших ее, она не выпускала из вида колбасу. И когда Федотов, уже праздновавший победу человеческого разума над животным инстинктом, снимал колбасу с антенны, Акча бросилась на передок автомобиля.
Оттолкнувшись лапами от ветрового стекла, собака в прыжке щелкнула зубами и вырвала свою законную добычу. Лицо Федотова на пару секунд оказалось рядом с оскаленной пастью Акчи. Он первый раз в своей жизни видел так близко разъяренную собачью морду и потом еще долго рассказывал про огромные желтые зубы и складки кожи на носу, про белую пену и неприятный запах из собачьей пасти, про свои волосы и собачью шерсть, ставшие дыбом. Победила Акча. К утру от колбасы остался кусок сантиметров семь и как трофей он еще неделю лежал на коврике рядом с собакой. При появлении солдат у вольеры Акча клала свою широкую лапу на этот огрызок, а глаза выразительно поблескивал: «Ну, что, съели?».
Перед выводом войск из Афганистана во все советские гарнизоны пришел садистский приказ уничтожить животных, живших в частях, – ветеринарная служба боялась завезти в Союз какие-нибудь экзотические болезни. Как ни прятали бойцы с молчаливого согласия офицеров привыкшую к свободе Акчу, а не уберегли. Пристрелил ее и других собак кладовщик-узбек из соседней части за возможность уволиться в запас пораньше. Но пришлось задержаться ему в армии, а точнее, в Термезском госпитале. Где-то уже за Амударьей били его долго солдаты за своих любимцев: Шариков, Дембелей, Тузиков. Возможно, досталось ему и за Акчу.
Новости партнёров
реклама
