«Я навсегда запомню Новый год 1942 года…
Моя бедная мама решила устроить мне ёлку, как всегда до войны. Она воткнула ветку в пустую бутылку из-под молока, завёрнутую в белую ткань… Повесила несколько ёлочных игрушек… Нашла свечку. Разрезала её на несколько частей, прикрепила к ветви… Из соседних комнат медленно шли родственники, опираясь на палки, закутанные, с неузнаваемыми от истощения лицами. Глядя на пламя угасающих свечей, все вдруг заплакали.
Первым в январе 1942 года не стало дяди, брата моей матери. Константин Константинович Флуг — знаменитый китаист, работал в Академии наук, специалист по древним рукописям Китая XV века, в прошлом офицер Добровольческой белой армии.
Потом умер мой отец. Он страшно, протяжно кричал: «А-а-а-а!» — в комнате, освещённой тусклым пламенем коптилки. Как сказал врач, вследствие «психоза от голода». Отцовский крик долго потом стоял у меня в ушах и вызывал ужас…
В начале февраля 1942 года умерла моя бабушка. Елизавета Дмитриевна Флуг — внучка знаменитого русского историка и статистика Константина Ивановича Арсеньева, воспитателя государя-освободителя Александра II. Я зашёл к ней в комнату. «Бабушка! Бабушка! Ты спишь?» В темноте подошёл ближе. Глаза её были словно полуоткрыты… Я положил бабушке руку на лоб. Он был холоден, как гранит на морозе… Не помня себя от ужаса, вернулся к маме и сказал: «Она умерла!» В ответ — едва слышный шёпот: «Ей теперь лучше. Не бойся, мой маленький, мы все умрём».
Как-то мама пришла из магазина напротив дома, где нам выдавали по 125 граммов хлеба на человека. С трудом дыша, легла на кровать и тихо сказала: «У меня больше нет сил, кажется, что это так далеко». С тех пор она не вставала».
……………………
Илья Глазунов
В 1942 году, когда в городе было совсем плохо, по домам ходили спасатели и собирали людей, чтобы вывезти их через Ладогу на большую землю. Забирали только тех, кто мог сам двигаться. Мать Ильи Ольга Константиновна отдавала почти всю свою пайку сыну и была очень слаба. Она лежала и не смогла встать. Мальчика забрали, а мать оставили в холодной квартире. Всю дорогу Илья бился в руках сопровождающих спасенных ленинградцев людей и кричал: «Почему вы не взяли мою маму?»
Мальчику было 12 лет.
Такие душевные травмы оставляют шрамы на всю жизнь…
Эта фотография — самое дорогое, что осталось у маленького Илюши от матери после ее гибели в блокадном Ленинграде. Фотография и эмалевая табличка с номером квартиры, в которой он провел свое детство и в которой умерли все его близкие: бабушка, отец, потом мама… Сюда он вернулся после эвакуации на Большую землю и уже не нашел даже могил родных. Пустая холодная квартира, Волково кладбище, братские могилы…
Он всю жизнь хранил главную драгоценность: шкатулку с письмами к матери, которые он писал из новгородской деревни, из эвакуации. На первые его письма она еще отвечала: «…Единственное, что хочу, — к тебе. Не бойся за меня… Пиши мне, сколько можешь, — одно счастье». Он писал, но ее уже не было среди живых. Писал в мертвый дом. Это то, что он пронес с собой через всю жизнь, так и не смог с этой детской болью расстаться. Именно эта фотография стояла у него на столе рядом с иконами…
Источник: http://nationallib.ru/я-навсегда-запомню-новый-год-1942-года/
Источник:
- Истории знакомств, которые привели к долгим и серьёзным отношениям
- Что бывает, если пить радий на протяжении трёх лет
- Нелепые причины, по которым людям отказали в работе
- "Очнулась, когда уже отдавала свою золотую цепочку": пользователи рассказали, как попались на развод цыганок
- Ситуации, в которых люди почувствовали себя неловко из-за собственной невнимательности
Нет, наверное, горя горше, чем пережить своих детей. Ровесникам двадцатого века выпало этого на долю с лихвой.
Ведь жизнь была совершенно такая же, как и сейчас. Горел электрический свет, ездили троллейбусы, шли в школу дети. Они даже учились почти по тем же учебникам, что и мы, эти десятиклассники сорок первого года.
Читали те же книги, играли в те же игры. Их отцы и матери так же не чаяли в них души. Как и мы сейчас в наших детях.
Когда я представляю себя на месте этих родителей военной поры, у меня просто ноги подкашиваются от ужаса. Что они ощущали, провожая на фронт эти свои теплые комочки, которые только что смотрели ясными глазами на них снизу вверх, держась за руку? Что такое эти восемнадцать лет? Эти цыплячьи шеи, эти мальчишеские неокрепшие души, дурачки эти чудесные, неосторожные, не знающие ни жизни ни людей… И куда же его сейчас увезут?! Потом он и она возвращались с вокзала. Пытались в этот день спокойно говорить о посторонних вещах. Как-то жили дальше. А потом похоронки… В пятую квартиру, седьмую, одиннадцатую, девятую… И ты видишь, как всякий раз замирает от ужаса твоя жена при виде почтальона, и знаешь, что не сможешь защитить её, не сможешь от страшного того горя. А потом всё-таки приползает оно жёлтым клочком бумаги. Где-то там в ржевских лесах, в грязище, месяц тому назад, кричал твой мальчик, разорванный железом, слово «мама»… И всё бы ты отдал, чтобы тебя там убили, а не его.
И остаются вещи, фотографии на стене. Почернеет от горя жена. И ты словно виноват перед ней виной, страшной – это же ваш мир, мальчики…
Вояки мы, да… Ночью слышишь детский голос сына. Кажется, вот протопает он сейчас ножонками по стылой зимней комнате и залезет со смехом к маме и папе под одеяло. Но его нет и никогда не будет. Остаются только воспоминания. Смешные его детские словечки, ветрянка, первый букет маме, девчонки, книги, успехи, которым ты радовался гораздо больше своих. Сначала вспышка радости от этого узнавания прошлого, потом сразу боль. И так навсегда. Великое это чудо - жизнь, лирики и физики, совершеннейшая архитектура мозга, море, вёсны – и вот во всё это они железом.
Вернувшись в Ленинград в 1946 году, Евгений Шварц написал в своём дневнике, что город был просто отравлен горем. И все люди, приезжавшего в него, покрывались нарывами – так велико и физически ощутимо оно было.
Война - гадина.
Автор Юрий Суходольский
MastepOk уже второй такой пост за два выкладывает. По принципу "я испорчу им праздник!" да?
Что у тебя с психикой? А завтра какие ужасные истории выложишь? "Девочка со спичками", Ганса Христиана Андерсена в твоём изложении?
Транслитерация мое ника даже не Ашхабад... Мне просто надоело людей поправлять...
Я никогда не позволяю себе относиться к людям по стереотипам. Но ты типичный "а нас за що".
То есть, если нужно показать упоротого рогуля, то надо показывать тебя.