1823
15
1
Часть I
Как Пиночет пришел к власти. Миф о чилийском экономическом чуде.
Как Пиночет пришел к власти. Миф о чилийском экономическом чуде.
Фашизм из американской пробирки
«Чтобы сопротивляющийся источник информации» заговорил, необходимо решительными действиями лишить узника способности осмысливать окружающий его мир. Существует период — он может быть очень кратким — приостановки жизненных сил, нечто вроде психологического шока или паралича. Его вызывают травматические или близкие к ним переживания, которые как бы разрушают привычный мир субъекта и его образ самого себя в контексте этого мира. Опытный допрашивающий распознает подобные состояния, он знает, что именно в этот момент источник сильнее открыт к внушению, вероятнее пойдет на уступки, чем до воздействия такого шока».
Из руководства ЦРУ по допросу с применением принуждения.
«Чтобы сопротивляющийся источник информации» заговорил, необходимо решительными действиями лишить узника способности осмысливать окружающий его мир. Существует период — он может быть очень кратким — приостановки жизненных сил, нечто вроде психологического шока или паралича. Его вызывают травматические или близкие к ним переживания, которые как бы разрушают привычный мир субъекта и его образ самого себя в контексте этого мира. Опытный допрашивающий распознает подобные состояния, он знает, что именно в этот момент источник сильнее открыт к внушению, вероятнее пойдет на уступки, чем до воздействия такого шока».
Из руководства ЦРУ по допросу с применением принуждения.
Сальвадор Альенде и правительство народного единства победили на выборах в Чили в 1970 году, в их программу входила передача в руки правительства крупных секторов экономики, которыми управляли иностранные и местные корпорации. Альенде относился к новому поколению латиноамериканских революционеров: подобно Че Геваре, он был доктором наук, но в отличие от него больше был похож на скромного ученого, нежели на романтического партизана. Он мог произнести импровизированную речь столь же пламенную, как речи Фиделя Кастро, но при этом был убежденным демократом, который верил, что социалистические преобразования в Чили произойдут с помощью избирательных урн, а не благодаря оружейным стволам.
Когда Никсон узнал, что Альенде избран президентом, он отдал знаменитое распоряжение директору ЦРУ Ричарду Хелмсу «заставить их экономику вопить». Весть о выборах дошла также и до экономического отделения Чикагского университета. В момент победы Альенде Арнольд Харбергер был в Чили. Он написал письмо коллегам на родину, назвав это событие «трагедией», и сообщил, что «в правых кругах иногда обсуждается мысль о военном перевороте».
Хотя Альенде обещал вести переговоры о достойной компенсации для компаний, которые теряли свою собственность и инвестиции, американские транснациональные корпорации боялись, что Альенде — то только начало, которое укажет направление развития событий в Латинской Америке; кроме того, многие из них не желали мириться с потерей быстро растущей прибыли.
К 1968 году 20 процентов внешних инвестиций США были связаны с Латинской Америкой, у американских фирм в этом регионе было 5436 филиалов и дочерних предприятий. Эти инвестиции приносили невероятную прибыль. Так, горнодобывающие компании в течение предшествовавших 50 лет вложили один миллиард долларов в добычу чилийской меди — самую большую промышленность такого рода в мире, но домой они отправили 7,2 миллиарда долларов.
Когда Никсон узнал, что Альенде избран президентом, он отдал знаменитое распоряжение директору ЦРУ Ричарду Хелмсу «заставить их экономику вопить». Весть о выборах дошла также и до экономического отделения Чикагского университета. В момент победы Альенде Арнольд Харбергер был в Чили. Он написал письмо коллегам на родину, назвав это событие «трагедией», и сообщил, что «в правых кругах иногда обсуждается мысль о военном перевороте».
Хотя Альенде обещал вести переговоры о достойной компенсации для компаний, которые теряли свою собственность и инвестиции, американские транснациональные корпорации боялись, что Альенде — то только начало, которое укажет направление развития событий в Латинской Америке; кроме того, многие из них не желали мириться с потерей быстро растущей прибыли.
К 1968 году 20 процентов внешних инвестиций США были связаны с Латинской Америкой, у американских фирм в этом регионе было 5436 филиалов и дочерних предприятий. Эти инвестиции приносили невероятную прибыль. Так, горнодобывающие компании в течение предшествовавших 50 лет вложили один миллиард долларов в добычу чилийской меди — самую большую промышленность такого рода в мире, но домой они отправили 7,2 миллиарда долларов.
Как только Альенде выиграл выборы, еще до его инаугурации, корпоративная Америка объявила войну его администрации. Центром этой деятельности стал специальный комитет по Чили в Вашингтоне, куда входили главные американские горнодобывающие компании, владеющие собственностью в Чили, а также фактический лидер комитета — International Telephone and Telegraph Company (ITT), которой принадлежало около 70 процентов чилийских телефонных компаний, оказавшихся теперь под угрозой скорой национализации. В деятельности комитета участвовали представители Purina, Bank of America и Pfizer Chemical.
Комитет ставил перед собой единственную задачу — заставить Альенде отказаться от идеи национализации под угрозой «коллапса экономики». У них было много идей, как причинить Альенде боль. В рассекреченных протоколах заседаний комитета предлагалось приостановить выдачу американских займов Чили и «тайно вынудить крупные частные банки США поступать так же. Следует провести беседу об этом же и с другими иностранными банками. Приостановить закупки чилийских товаров на ближайшие шесть месяцев. Использовать американские запасы меди вместо покупки ее у Чили. Создать дефицит американских долларов в Чили». И так далее по списку.
Руководство американской International Telephone and Telegraph Company (ITT) предложило в виде взяток один миллион долларов чилийской оппозиции и «пыталась вовлечь ЦРУ в тайный план, который позволил бы повлиять на исход выборов президента в Чили».
Согласно отчету Сената ITT непосредственно участвовала в разработке политических планов США относительно Чили на самом высоком уровне. Высокопоставленный руководитель ITT писал советнику по национальной безопасности Генри Киссинджеру, что, «не ставя в известность президента Альенде, всем американским фондам, уже работающим с Чили, следует приостановить оказание финансовой помощи этой стране. Компания также осмелилась приготовить стратегический документ в 18 пунктах для администрации Никсона, включавший откровенную мысль о военном перевороте: «Обратитесь к надежным источникам среди чилийских военных... укрепляйте их недовольство Альенде, а затем поставьте перед ними необходимость его устранения».
Когда сенатская комиссия задавала ядовитые вопросы относительно столь наглой попытки использовать силы правительства США для подрыва конституционного процесса в Чили ради экономической выгоды ITT, вице-президент компании Нед Гэррити, по-видимому, испытывал замешательство. «Но что плохого в заботе о самом себе?» — задал он в ответ вопрос. Комитет зафиксировал в отчете свой ответ: «Забота о себе не должна играть неподходящую ей роль, определяя направление внешней политики США».
Но несмотря на годы грязных манипуляций со стороны Америки, среди которых деятельность ITT была более всего изученным примером, в 1973 году Альенде все еще находился у власти. Тайно было потрачено десятки миллионов долларов, чтобы ослабить позиции чилийского президента. Тем не менее на промежуточных парламентских выборах в том же году партия Альенде получила более сильную поддержку, чем на выборах 1970 года. Было очевидно, что стремление к иной экономической модели глубоко укоренилось в Чили и поддержка социалистической альтернативы становилась все сильнее. Враги Альенде, готовившие его свержение еще в ходе выборов 1970 года, начали понимать, что для решения проблемы недостаточно избавиться от президента — его может заменить кто-нибудь другой. Нужен был более радикальный план.
Комитет ставил перед собой единственную задачу — заставить Альенде отказаться от идеи национализации под угрозой «коллапса экономики». У них было много идей, как причинить Альенде боль. В рассекреченных протоколах заседаний комитета предлагалось приостановить выдачу американских займов Чили и «тайно вынудить крупные частные банки США поступать так же. Следует провести беседу об этом же и с другими иностранными банками. Приостановить закупки чилийских товаров на ближайшие шесть месяцев. Использовать американские запасы меди вместо покупки ее у Чили. Создать дефицит американских долларов в Чили». И так далее по списку.
Руководство американской International Telephone and Telegraph Company (ITT) предложило в виде взяток один миллион долларов чилийской оппозиции и «пыталась вовлечь ЦРУ в тайный план, который позволил бы повлиять на исход выборов президента в Чили».
Согласно отчету Сената ITT непосредственно участвовала в разработке политических планов США относительно Чили на самом высоком уровне. Высокопоставленный руководитель ITT писал советнику по национальной безопасности Генри Киссинджеру, что, «не ставя в известность президента Альенде, всем американским фондам, уже работающим с Чили, следует приостановить оказание финансовой помощи этой стране. Компания также осмелилась приготовить стратегический документ в 18 пунктах для администрации Никсона, включавший откровенную мысль о военном перевороте: «Обратитесь к надежным источникам среди чилийских военных... укрепляйте их недовольство Альенде, а затем поставьте перед ними необходимость его устранения».
Когда сенатская комиссия задавала ядовитые вопросы относительно столь наглой попытки использовать силы правительства США для подрыва конституционного процесса в Чили ради экономической выгоды ITT, вице-президент компании Нед Гэррити, по-видимому, испытывал замешательство. «Но что плохого в заботе о самом себе?» — задал он в ответ вопрос. Комитет зафиксировал в отчете свой ответ: «Забота о себе не должна играть неподходящую ей роль, определяя направление внешней политики США».
Но несмотря на годы грязных манипуляций со стороны Америки, среди которых деятельность ITT была более всего изученным примером, в 1973 году Альенде все еще находился у власти. Тайно было потрачено десятки миллионов долларов, чтобы ослабить позиции чилийского президента. Тем не менее на промежуточных парламентских выборах в том же году партия Альенде получила более сильную поддержку, чем на выборах 1970 года. Было очевидно, что стремление к иной экономической модели глубоко укоренилось в Чили и поддержка социалистической альтернативы становилась все сильнее. Враги Альенде, готовившие его свержение еще в ходе выборов 1970 года, начали понимать, что для решения проблемы недостаточно избавиться от президента — его может заменить кто-нибудь другой. Нужен был более радикальный план.
Уроки смены режима: Бразилия и Индонезия
«Вероятно, они убили много людей, вероятно, кровь есть и на моих руках, но все это не так уж плохо».
Роберт Дж. Мартене, сотрудник американского посольства в Джакарте.
Враги Альенде тщательно изучали в качестве потенциальных альтернатив две модели «смены режима»: одну — в Бразилии, а вторую — в Индонезии. Когда в 1964 году бразильская хунта генерала Умберто Кастелло Бранко при поддержке США захватила власть, военные планировали не только отказаться от программ защиты бедных Жоау Гуларта, но и распахнуть двери Бразилии иностранным инвесторам. Сначала бразильские генералы пытались реализовать свои планы относительно мирными средствами, и сохранили некоторые остатки демократии, включая ограниченную свободу прессы и собраний, — можно сказать, удачный джентльменский ход.
В конце 1960-х многие граждане Бразилии решили использовать эту ограниченную свободу, чтобы выразить протест против углубления нищеты, в чем обвиняли экономические программы хунты в поддержку бизнеса, часть которых была разработана выпускниками Чикагского университета. В 1968 году на улицы выплеснулись марши против хунты, самые крупные среди которых возглавляли студенты, и режим почувствовал серьезную угрозу. В отчаянной попытке сохранить свою власть военные радикально изменили тактику: демократия была окончательно раздавлена, все гражданские свободы упразднены, пытки приобрели систематический характер и, по данным работавшей позднее комиссии расследования, «убийства, совершаемые государством, стали обычным явлением».
События после переворота 1965 года в Индонезии развивались совершенно иначе. Со времен Второй мировой войны страной управлял президент Сукарно, Уго Чавес того времени (если не считать страстного отношения последнего к выборам). Сукарно вызвал ярость богатых стран, потому что защищал экономику Индонезии, перераспределил богатства и изгнал МВФ и Всемирный банк, подозревая, что за этими организациями скрываются интересы западных транснациональных корпораций. Сукарно был сторонником национальной независимости, а не коммунистом, но он тесно сотрудничал с коммунистической партией, в которой состояло три миллиона активных членов. Правительства США и Великобритании решили свергнуть Сукарно, и рассекреченные документы показывают, что ЦРУ получило указания на высшем уровне «ликвидировать президента Сукарно в зависимости от ситуации и имеющихся возможностей».
После нескольких неудачных попыток такие возможности появились в октябре 1965 года, когда генерал Сухарто при поддержке ЦРУ начал захватывать власть и искоренять левых. ЦРУ тайно подготовило список ведущих левых активистов страны, и этот документ оказался в руках Сухарто; одновременно Пентагон снабжал генерала вооружением и полевыми радиостанциями, чтобы индонезийские военные могли поддерживать связь даже с самыми отдаленными частями архипелага. Сухарто послал солдат на охоту за 4000-5000 левых по его «расстрельным спискам», как их называло ЦРУ; американское посольство регулярно получало отчеты об этих мероприятиях. С помощью этих отчетов ЦРУ вычеркивало имена из списков, пока с удовлетворением не отметило, что левые в Индонезии ликвидированы. Одним из участников этой операции был Роберт Дж. Мартене, сотрудник американского посольства в Джакарте. «Это было большой помощью для их армии, — рассказывал он журналистке Кэти Кэдейн 25 лет спустя. — Вероятно, они убили много людей, вероятно, кровь есть и на моих руках, но все это не так уж плохо. Иногда в решающие моменты надо сражаться изо всех сил».
«Расстрельные списки» скрывали целенаправленные убийства, причем массовые расправы, создавшие Сухарто печальную славу, были поручены религиозно настроенным студентам. Их наскоро подготовили военные, а затем разослали по стране с инструкцией от главы военного морского флота «вымести» коммунистов из каждой деревни. «С радостью, — писал один корреспондент, — они созвали своих последователей, вручили им ножи и пистолеты, раздали дубинки и дали им поручение, о котором те давно мечтали». Всего за месяц, по меньшей мере, полмиллиона, а возможно, даже миллион человек были убиты; по сообщениям журнала Time, в массовых бойнях погибали тысячи человек сразу. Путешественники, побывавшие в то время на Восточной Яве, «рассказывают о маленьких реках и ручьях, буквально запруженных телами; иногда это мешало плыть по реке».
Роберт Дж. Мартене, сотрудник американского посольства в Джакарте.
Враги Альенде тщательно изучали в качестве потенциальных альтернатив две модели «смены режима»: одну — в Бразилии, а вторую — в Индонезии. Когда в 1964 году бразильская хунта генерала Умберто Кастелло Бранко при поддержке США захватила власть, военные планировали не только отказаться от программ защиты бедных Жоау Гуларта, но и распахнуть двери Бразилии иностранным инвесторам. Сначала бразильские генералы пытались реализовать свои планы относительно мирными средствами, и сохранили некоторые остатки демократии, включая ограниченную свободу прессы и собраний, — можно сказать, удачный джентльменский ход.
В конце 1960-х многие граждане Бразилии решили использовать эту ограниченную свободу, чтобы выразить протест против углубления нищеты, в чем обвиняли экономические программы хунты в поддержку бизнеса, часть которых была разработана выпускниками Чикагского университета. В 1968 году на улицы выплеснулись марши против хунты, самые крупные среди которых возглавляли студенты, и режим почувствовал серьезную угрозу. В отчаянной попытке сохранить свою власть военные радикально изменили тактику: демократия была окончательно раздавлена, все гражданские свободы упразднены, пытки приобрели систематический характер и, по данным работавшей позднее комиссии расследования, «убийства, совершаемые государством, стали обычным явлением».
События после переворота 1965 года в Индонезии развивались совершенно иначе. Со времен Второй мировой войны страной управлял президент Сукарно, Уго Чавес того времени (если не считать страстного отношения последнего к выборам). Сукарно вызвал ярость богатых стран, потому что защищал экономику Индонезии, перераспределил богатства и изгнал МВФ и Всемирный банк, подозревая, что за этими организациями скрываются интересы западных транснациональных корпораций. Сукарно был сторонником национальной независимости, а не коммунистом, но он тесно сотрудничал с коммунистической партией, в которой состояло три миллиона активных членов. Правительства США и Великобритании решили свергнуть Сукарно, и рассекреченные документы показывают, что ЦРУ получило указания на высшем уровне «ликвидировать президента Сукарно в зависимости от ситуации и имеющихся возможностей».
После нескольких неудачных попыток такие возможности появились в октябре 1965 года, когда генерал Сухарто при поддержке ЦРУ начал захватывать власть и искоренять левых. ЦРУ тайно подготовило список ведущих левых активистов страны, и этот документ оказался в руках Сухарто; одновременно Пентагон снабжал генерала вооружением и полевыми радиостанциями, чтобы индонезийские военные могли поддерживать связь даже с самыми отдаленными частями архипелага. Сухарто послал солдат на охоту за 4000-5000 левых по его «расстрельным спискам», как их называло ЦРУ; американское посольство регулярно получало отчеты об этих мероприятиях. С помощью этих отчетов ЦРУ вычеркивало имена из списков, пока с удовлетворением не отметило, что левые в Индонезии ликвидированы. Одним из участников этой операции был Роберт Дж. Мартене, сотрудник американского посольства в Джакарте. «Это было большой помощью для их армии, — рассказывал он журналистке Кэти Кэдейн 25 лет спустя. — Вероятно, они убили много людей, вероятно, кровь есть и на моих руках, но все это не так уж плохо. Иногда в решающие моменты надо сражаться изо всех сил».
«Расстрельные списки» скрывали целенаправленные убийства, причем массовые расправы, создавшие Сухарто печальную славу, были поручены религиозно настроенным студентам. Их наскоро подготовили военные, а затем разослали по стране с инструкцией от главы военного морского флота «вымести» коммунистов из каждой деревни. «С радостью, — писал один корреспондент, — они созвали своих последователей, вручили им ножи и пистолеты, раздали дубинки и дали им поручение, о котором те давно мечтали». Всего за месяц, по меньшей мере, полмиллиона, а возможно, даже миллион человек были убиты; по сообщениям журнала Time, в массовых бойнях погибали тысячи человек сразу. Путешественники, побывавшие в то время на Восточной Яве, «рассказывают о маленьких реках и ручьях, буквально запруженных телами; иногда это мешало плыть по реке».
Опыт Индонезии привлек пристальное внимание людей и организаций в Вашингтоне и Сантьяго, вынашивавших планы свержения Сальвадора Альенде. Их интересовала не только жестокость Сухарто, но и важнейшая роль, которую сыграла в перевороте группа индонезийских экономистов, обучавшихся в Калифорнийском университете в Беркли, которых называли «берклийской мафией». Сухарто успешно расправился с левыми, но именно «берклийская мафия» готовила планы экономического будущего страны.
Параллель с «чикагскими мальчиками» напрашивалась сама собой. «Берклийская мафия» обучалась в США в рамках программы, запущенной в 1956 году и финансируемой фондом Форда. Вернувшись домой, они также создали экономическое отделение по западному образцу в Индонезийском университете. Для его создания фонд Форда посылал в Джакарту американских профессоров — точно так же чикагские преподаватели принимали участие в создании экономиеского отделения в Сантьяго. «В фонде Форда полагали, что деньги тратятся на подготовку людей, которые поведут за собой страну после ухода Сукарно», — откровенно объяснял Джон Ховард, возглавлявший в то время международную программу обучения и исследований в фонде.
Студенты, обученные на деньги фонда Форда, стали лидерами университетской группы, участвовавшей в свержении Сукарно; кроме того, «берклийская мафия» тесно сотрудничала с военными при подготовке переворота, разрабатывая «план на непредвиденный случай», если правительство внезапно рухнет. Эти юные экономисты пользовались огромным влиянием на генерала Сухарто, который совершенно не разбирался в финансах. Как писал журнал Fortune, люди из «берклийской мафии» записывали на магнитофон уроки экономики для Сухарто, чтобы тот мог прослушивать их дома. Как с гордостью вспоминал один из членов группы, при личной встрече с «президентом Сухарто выяснилось, что тот не только прослушивал лекции, но и вел заметки». Другой выпускник Беркли описывает свои взаимоотношения с властью такими словами: мы «представили военному руководству — важнейшему элементу нового строя — "поваренную книгу" с "рецептами" для решения тяжелых экономических проблем Индонезии. Генерал Сухарто, верховный главнокомандующий армии, не просто принял нашу "поваренную книгу", но также выразил пожелание, чтобы авторы "рецептов" стали его экономическими советниками». И действительно, Сухарто укомплектовал свой кабинет членами «берклийской мафии», вручив им все ключевые финансовые посты, в том числе посты министра торговли и посла в Вашингтоне.
Эта команда экономистов, прошедшая подготовку в относительно более свободном от идеологии заведении, не относилась к государству столь же радикально, как «чикагские мальчики». Выпускники Беркли верили, что правительство должно участвовать в управлении экономикой Индонезии и гарантировать доступность товаров первой необходимости, таких как рис. Но одновременно «берклийская мафия» весьма положительно относилась к иностранным инвесторам, желающим использовать неисчислимые запасы местных полезных ископаемых и нефти, названные Ричардом Никсоном «величайшей ценностью Юго-Восточной Азии». Были изданы законы, позволяющие иностранным компаниям владеть всеми этими ресурсами, вводились временные освобождения от уплаты налогов, так что через два года природные богатства Индонезии: медь, никель, древесина твердых сортов, каучук, нефть — перешли в руки самых больших в мире горнодобывающих и энергетических компаний.
Параллель с «чикагскими мальчиками» напрашивалась сама собой. «Берклийская мафия» обучалась в США в рамках программы, запущенной в 1956 году и финансируемой фондом Форда. Вернувшись домой, они также создали экономическое отделение по западному образцу в Индонезийском университете. Для его создания фонд Форда посылал в Джакарту американских профессоров — точно так же чикагские преподаватели принимали участие в создании экономиеского отделения в Сантьяго. «В фонде Форда полагали, что деньги тратятся на подготовку людей, которые поведут за собой страну после ухода Сукарно», — откровенно объяснял Джон Ховард, возглавлявший в то время международную программу обучения и исследований в фонде.
Студенты, обученные на деньги фонда Форда, стали лидерами университетской группы, участвовавшей в свержении Сукарно; кроме того, «берклийская мафия» тесно сотрудничала с военными при подготовке переворота, разрабатывая «план на непредвиденный случай», если правительство внезапно рухнет. Эти юные экономисты пользовались огромным влиянием на генерала Сухарто, который совершенно не разбирался в финансах. Как писал журнал Fortune, люди из «берклийской мафии» записывали на магнитофон уроки экономики для Сухарто, чтобы тот мог прослушивать их дома. Как с гордостью вспоминал один из членов группы, при личной встрече с «президентом Сухарто выяснилось, что тот не только прослушивал лекции, но и вел заметки». Другой выпускник Беркли описывает свои взаимоотношения с властью такими словами: мы «представили военному руководству — важнейшему элементу нового строя — "поваренную книгу" с "рецептами" для решения тяжелых экономических проблем Индонезии. Генерал Сухарто, верховный главнокомандующий армии, не просто принял нашу "поваренную книгу", но также выразил пожелание, чтобы авторы "рецептов" стали его экономическими советниками». И действительно, Сухарто укомплектовал свой кабинет членами «берклийской мафии», вручив им все ключевые финансовые посты, в том числе посты министра торговли и посла в Вашингтоне.
Эта команда экономистов, прошедшая подготовку в относительно более свободном от идеологии заведении, не относилась к государству столь же радикально, как «чикагские мальчики». Выпускники Беркли верили, что правительство должно участвовать в управлении экономикой Индонезии и гарантировать доступность товаров первой необходимости, таких как рис. Но одновременно «берклийская мафия» весьма положительно относилась к иностранным инвесторам, желающим использовать неисчислимые запасы местных полезных ископаемых и нефти, названные Ричардом Никсоном «величайшей ценностью Юго-Восточной Азии». Были изданы законы, позволяющие иностранным компаниям владеть всеми этими ресурсами, вводились временные освобождения от уплаты налогов, так что через два года природные богатства Индонезии: медь, никель, древесина твердых сортов, каучук, нефть — перешли в руки самых больших в мире горнодобывающих и энергетических компаний.
Для заговорщиков, замышлявших свержение Альенде в те самые годы, когда Сухарто осуществлял свою программу, опыт Бразилии и Индонезии представлял значительную ценность. В Бразилии сила шока почти не использовалась, и прошли годы, прежде чем властям пришлось продемонстрировать свою жестокость. Эта ошибка легко могла привести правительство к краху, поскольку давала возможность противникам заново мобилизовать силы и даже организовать вооруженные отряды партизан. И хотя в итоге хунте удалось очистить улицы, подъем оппозиции тормозил осуществление экономической программы военных.
Сухарто показал, что если применить упреждающие массовые репрессии, страну охватит шок, так что сопротивление можно нейтрализовать в зародыше. Террор в Индонезии был таким беспощадным и в такой степени превосходил любые ожидания, что люди, которые еще неделю назад пытались вместе отстаивать независимость своей страны, теперь были настолько напуганы, что легко передали всю власть Сухарто и его приверженцам. Ральф Макгихи, руководивший оперативной деятельностью ЦРУ в годы переворота, говорил, что Индонезия — это «образцовая операция... Можно проследить, как все главные кровавые события направлялись из Вашингтона, чтобы привести Сухарто к власти. Их успех означает, что подобное можно повторять снова и снова».
Другой важнейший урок Индонезии относится к сотрудничеству между Сухарто и «берклийской мафией», начавшемуся еще до переворота. Поскольку экономисты были готовы занять ключевые «технократические» посты в новом правительстве и уже обратили Сухарто в свою веру, переворот не только устранил угрозу национальной независимости, но и превратил Индонезию в одну из немногих максимально гостеприимных для иностранных монополий стран мира.
Когда начал складываться удобный момент для свержения Альенде, на стенах Сантьяго появились грозные предупреждения, нарисованные красной краской: «Джакарта приближается».
Сухарто показал, что если применить упреждающие массовые репрессии, страну охватит шок, так что сопротивление можно нейтрализовать в зародыше. Террор в Индонезии был таким беспощадным и в такой степени превосходил любые ожидания, что люди, которые еще неделю назад пытались вместе отстаивать независимость своей страны, теперь были настолько напуганы, что легко передали всю власть Сухарто и его приверженцам. Ральф Макгихи, руководивший оперативной деятельностью ЦРУ в годы переворота, говорил, что Индонезия — это «образцовая операция... Можно проследить, как все главные кровавые события направлялись из Вашингтона, чтобы привести Сухарто к власти. Их успех означает, что подобное можно повторять снова и снова».
Другой важнейший урок Индонезии относится к сотрудничеству между Сухарто и «берклийской мафией», начавшемуся еще до переворота. Поскольку экономисты были готовы занять ключевые «технократические» посты в новом правительстве и уже обратили Сухарто в свою веру, переворот не только устранил угрозу национальной независимости, но и превратил Индонезию в одну из немногих максимально гостеприимных для иностранных монополий стран мира.
Когда начал складываться удобный момент для свержения Альенде, на стенах Сантьяго появились грозные предупреждения, нарисованные красной краской: «Джакарта приближается».
ЦРУ и «чикагские мальчики» убивают Чили.
В 1955 году мы думали, что проблема — это Хуан Перон, и мы его свергли, но к 1976 мы уже поняли, что проблема — это рабочий класс».
Аргентинский генерал Педро Эухенио Арамбуру.
Вскоре после избрания Альенде его оппоненты в Чили начали в точности воспроизводить индонезийский сценарий. Католический университет, приют «чикагских мальчиков», стал основой формирования того, что в ЦРУ называли «атмосферой переворота». Многие студенты вступили в фашистскую организацию Patria у Libertad и маршировали по улицам, открыто подражая гитлеровской молодежи.
В сентябре 1971 года, когда исполнился год правления Альенде, ведущие бизнесмены Чили созвали экстренное совещание в прибрежном городе Винья-дель-Мар, чтобы разработать всестороннюю стратегию смены режима. По словам Орландо Саенса, президента Национальной ассоциации производителей (щедро финансируемой ЦРУ и многочисленными иностранными монополиями, которые разрабатывали собственный заговор в Вашингтоне), собравшиеся решили, что «правительство Альенде несовместимо со свободой в Чили и существованием частных предприятий, поэтому единственный способ избежать катастрофы — это свержение правительства». Бизнесмены сформировали свою «боевую организацию», одна часть которой должна была наладить контакты с армией, а другая, по словам Саенса, заняться «подготовкой конкретных программ, альтернативных государственным, которые будут систематически направляться вооруженным силам».
Саенс привлек нескольких ведущих «чикагских мальчиков» к разработке этих альтернативных программ и предоставил им новый офис неподалеку от дворца президента в Сантьяго. Группу возглавляли молодой выпускник Чикагского университета Серхио де Кастро и его коллега по Католическому университету Серхио Ундуррага; еженедельно они устраивали секретные встречи, на которых подробно обсуждался вопрос о радикальном изменении развития страны в соответствии с доктринами неолиберализма.
Как показало расследование Сената США, «свыше 75 процентов» финансирования «исследовательская организация оппозиции» получала непосредственно от ЦРУ.
К тому времени планирование переворота шло по двум отдельным направлениям: военные составляли заговор с целью устранения Альенде и его сторонников, а экономисты тайно разрабатывали программу устранения их идей. Подготавливая энергию для нанесения удара, эти два лагеря вели между собой диалог при посредстве Роберто Келли, бизнесмена, связанного с финансируемой ЦРУ газетой El Mercurio. Через Келли «чикагские мальчики» послали пятистраничное резюме своей экономической программы адмиралу флота. Адмирал дал свое одобрение, и с этого момента «чикагские мальчики» старательно готовили свою программу к началу переворота.
Созданная ими «библия» объемом в 500 страниц — детальная экономическая программа, которой хунта должна будет руководствоваться с первых дней, — известна в Чили под названием «Кирпич». Согласно последующим данным комитета Сената США, «сотрудничавшие с ЦРУ экономисты готовили всестороннюю экономическую программу, которая послужила основой для принятия хунтой наиболее важных экономических решений». Восемь из десяти основных авторов «Кирпича» изучали экономику в Чикагском университете.
Хотя свержение Альенде обычно описывается как военный переворот, Орландо Летельер, посол Альенде в Вашингтоне, считал, что в нем на равных участвовали как армия, так и экономисты. "Чикагские мальчики", как их называют в Чили, — писал Летельер, — убедили генералов, что они добавят к жестокости военных интеллектуальные качества, которых первым не хватает».
Аргентинский генерал Педро Эухенио Арамбуру.
Вскоре после избрания Альенде его оппоненты в Чили начали в точности воспроизводить индонезийский сценарий. Католический университет, приют «чикагских мальчиков», стал основой формирования того, что в ЦРУ называли «атмосферой переворота». Многие студенты вступили в фашистскую организацию Patria у Libertad и маршировали по улицам, открыто подражая гитлеровской молодежи.
В сентябре 1971 года, когда исполнился год правления Альенде, ведущие бизнесмены Чили созвали экстренное совещание в прибрежном городе Винья-дель-Мар, чтобы разработать всестороннюю стратегию смены режима. По словам Орландо Саенса, президента Национальной ассоциации производителей (щедро финансируемой ЦРУ и многочисленными иностранными монополиями, которые разрабатывали собственный заговор в Вашингтоне), собравшиеся решили, что «правительство Альенде несовместимо со свободой в Чили и существованием частных предприятий, поэтому единственный способ избежать катастрофы — это свержение правительства». Бизнесмены сформировали свою «боевую организацию», одна часть которой должна была наладить контакты с армией, а другая, по словам Саенса, заняться «подготовкой конкретных программ, альтернативных государственным, которые будут систематически направляться вооруженным силам».
Саенс привлек нескольких ведущих «чикагских мальчиков» к разработке этих альтернативных программ и предоставил им новый офис неподалеку от дворца президента в Сантьяго. Группу возглавляли молодой выпускник Чикагского университета Серхио де Кастро и его коллега по Католическому университету Серхио Ундуррага; еженедельно они устраивали секретные встречи, на которых подробно обсуждался вопрос о радикальном изменении развития страны в соответствии с доктринами неолиберализма.
Как показало расследование Сената США, «свыше 75 процентов» финансирования «исследовательская организация оппозиции» получала непосредственно от ЦРУ.
К тому времени планирование переворота шло по двум отдельным направлениям: военные составляли заговор с целью устранения Альенде и его сторонников, а экономисты тайно разрабатывали программу устранения их идей. Подготавливая энергию для нанесения удара, эти два лагеря вели между собой диалог при посредстве Роберто Келли, бизнесмена, связанного с финансируемой ЦРУ газетой El Mercurio. Через Келли «чикагские мальчики» послали пятистраничное резюме своей экономической программы адмиралу флота. Адмирал дал свое одобрение, и с этого момента «чикагские мальчики» старательно готовили свою программу к началу переворота.
Созданная ими «библия» объемом в 500 страниц — детальная экономическая программа, которой хунта должна будет руководствоваться с первых дней, — известна в Чили под названием «Кирпич». Согласно последующим данным комитета Сената США, «сотрудничавшие с ЦРУ экономисты готовили всестороннюю экономическую программу, которая послужила основой для принятия хунтой наиболее важных экономических решений». Восемь из десяти основных авторов «Кирпича» изучали экономику в Чикагском университете.
Хотя свержение Альенде обычно описывается как военный переворот, Орландо Летельер, посол Альенде в Вашингтоне, считал, что в нем на равных участвовали как армия, так и экономисты. "Чикагские мальчики", как их называют в Чили, — писал Летельер, — убедили генералов, что они добавят к жестокости военных интеллектуальные качества, которых первым не хватает».
Переворот в Чили сопровождался тремя формами шока, рецептура которых потом повторялась в соседних странах и даже в Ираке три десятилетия спустя. За непосредственным шоком от переворота последовали два других. Первой была капиталистическая «шоковая терапия» Милтона Фридмана, техника, которую на тот момент уже изучили сотни латиноамериканских экономистов, прошедших подготовку в Чикагском университете или его филиалах. Другой формой шока было применение электрошока, лекарств и сенсорной депривации Эвена Кэмерона, ставших основой методики пыток в руководстве Kubark и с помощью многочисленных учебных программ ЦРУ распространенных среди полицейских и военных Южной Америки.
Эти три формы шока обрушились на тела латиноамериканцев и политический организм региона как неукротимый ураган взаимозависимых процессов разрушения и восстановления, опустошения и созидания. Шок переворота подготовил почву для экономической шоковой терапии; шок пыток грозил любому человеку, который мог бы препятствовать экономическим потрясениям. И в этой лаборатории возникло первое государство, созданное чикагской школой, это была их первая победа в глобальной контрреволюции.
«Если мы примем такой шоковый подход, я полагаю, о нем надо заявить публично со всеми подробностями, чтобы он начал свое воздействие как можно быстрее. Чем лучше о нем осведомлена публика, тем сильнее ее реакции будут облегчать процесс урегулирования».
Милтон Фридман, из письма к генералу Аугусто Пиночету, 21 апреля 1975 г.
Генерал Аугусто Пиночет и его приверженцы постоянно называли события 11 сентября 1973 года не переворотом, но «войной». Действительно, Сантьяго выглядел как зона военных действий: бульвары заняли стреляющие танки, государственные здания атаковали с воздуха реактивные истребители. Но в этой войне было нечто странное: она была односторонней.
Эти три формы шока обрушились на тела латиноамериканцев и политический организм региона как неукротимый ураган взаимозависимых процессов разрушения и восстановления, опустошения и созидания. Шок переворота подготовил почву для экономической шоковой терапии; шок пыток грозил любому человеку, который мог бы препятствовать экономическим потрясениям. И в этой лаборатории возникло первое государство, созданное чикагской школой, это была их первая победа в глобальной контрреволюции.
«Если мы примем такой шоковый подход, я полагаю, о нем надо заявить публично со всеми подробностями, чтобы он начал свое воздействие как можно быстрее. Чем лучше о нем осведомлена публика, тем сильнее ее реакции будут облегчать процесс урегулирования».
Милтон Фридман, из письма к генералу Аугусто Пиночету, 21 апреля 1975 г.
Генерал Аугусто Пиночет и его приверженцы постоянно называли события 11 сентября 1973 года не переворотом, но «войной». Действительно, Сантьяго выглядел как зона военных действий: бульвары заняли стреляющие танки, государственные здания атаковали с воздуха реактивные истребители. Но в этой войне было нечто странное: она была односторонней.
С самого начала Пиночет полностью контролировал армию, флот и полицию. В то же время президент Сальвадор Альенде отказался создавать вооруженные объединения из своих сторонников, поэтому у него не было собственной армии. Единственным источником сопротивления оставались дворец президента «Ла Монеда» и окружающие его крыши — Альенде со своим ближайшим окружением предприняли смелую попытку защитить демократию. Силы противников были неравны: внутри здания находилось всего 36 сторонников президента, в то время как военные нанесли по дворцу 24 ракетных удара.
Пиночет, тщеславный деятель и капризный командир, очевидно, желал сделать это событие как можно более драматичным и травмирующим. Хотя переворот не был войной, он был призван дать ощущение войны — как своего рода предвкушение шока и трепета в чилийском варианте. И шок был самым сильным. В отличие от соседней Аргентины, которая за последние три десятилетия шесть раз меняла военные правительства, Чили не знала такого рода насилия: страна в целом уже 160 лет наслаждалась мирным демократическим управлением, причем в течение последних 41 года ничто не прерывало мира.
Теперь же президентский дворец был объят пламенем, прикрытое тело президента вынесли на носилках, а его ближайшие соратники лежали на улице лицом вниз под прицелом винтовок.
Пиночет, тщеславный деятель и капризный командир, очевидно, желал сделать это событие как можно более драматичным и травмирующим. Хотя переворот не был войной, он был призван дать ощущение войны — как своего рода предвкушение шока и трепета в чилийском варианте. И шок был самым сильным. В отличие от соседней Аргентины, которая за последние три десятилетия шесть раз меняла военные правительства, Чили не знала такого рода насилия: страна в целом уже 160 лет наслаждалась мирным демократическим управлением, причем в течение последних 41 года ничто не прерывало мира.
Теперь же президентский дворец был объят пламенем, прикрытое тело президента вынесли на носилках, а его ближайшие соратники лежали на улице лицом вниз под прицелом винтовок.
В годы, предшествовавшие перевороту, американские преподаватели, многие из которых были связаны с ЦРУ, прививали чилийским военным антикоммунистическое бешенство, внушая им, что социалисты — это фактически русские шпионы, силы, чуждые чилийскому обществу, «внутренние враги». На самом же деле сами военные стали врагами собственного народа, готовыми направить оружие на людей, которых они должны были защищать.
После смерти Альенде, ареста членов его правительства и при отсутствии видимого массового сопротивления великая битва хунты завершилась еще до наступления вечера.
Однако хунта не могла остановиться на этом убийстве и арестах членов правительства. Генералы понимали, что смогут удержать власть, только если им удастся достаточно запугать людей, как это было сделано в Индонезии. По данным рассекреченных документов ЦРУ, в последовавшие дни примерно 13 500 граждан схватили, посадили в грузовики и развезли по тюрьмам. Тысячи из них были доставлены на два крупнейших стадиона Сантьяго: Стадион Чили и Национальный стадион. На последнем вместо футбола зрелищем стала смерть. Солдаты рыскали по толпе в сопровождении осведомителей с прикрытыми лицами, те выявляли среди людей «подрывные элементы». Намеченную жертву тащили в раздевалки и кабинки, ставшие импровизированными камерами пыток. Людей убивали сотнями. Мертвые тела стали появляться по сторонам больших автострад или плавающими в темных колодцах городской канализации.
После смерти Альенде, ареста членов его правительства и при отсутствии видимого массового сопротивления великая битва хунты завершилась еще до наступления вечера.
Однако хунта не могла остановиться на этом убийстве и арестах членов правительства. Генералы понимали, что смогут удержать власть, только если им удастся достаточно запугать людей, как это было сделано в Индонезии. По данным рассекреченных документов ЦРУ, в последовавшие дни примерно 13 500 граждан схватили, посадили в грузовики и развезли по тюрьмам. Тысячи из них были доставлены на два крупнейших стадиона Сантьяго: Стадион Чили и Национальный стадион. На последнем вместо футбола зрелищем стала смерть. Солдаты рыскали по толпе в сопровождении осведомителей с прикрытыми лицами, те выявляли среди людей «подрывные элементы». Намеченную жертву тащили в раздевалки и кабинки, ставшие импровизированными камерами пыток. Людей убивали сотнями. Мертвые тела стали появляться по сторонам больших автострад или плавающими в темных колодцах городской канализации.
Сальвадор Альенде, наблюдая, как танки приближаются к президентскому дворцу, в последний раз обратился к народу по радио с подобными словами: «Я верю, что семена, посеянные нами на доброй почве сознания тысяч и тысяч чилийцев, невозможно уничтожить. Сейчас на их стороне сила, они могут заставить нас подчиняться, но они не в силах остановить социальные процессы с помощью преступлений или насилия. История за нами, и ее делает народ».
В своей декларации, выпущенной после переворота и посвященной основным принципам новой власти, диктатура Пиночета описывает свою миссию как «продолжительную и глубокую операцию по изменению чилийской ментальности», что перекликается с утверждением, высказанным на 20 лет раньше Элбионом Пэттерсоном из USAID, крестным отцом «чилийского проекта»: «Нам необходимо изменить сам склад этих людей».
Но как это сделать? Семена, о которых говорил Альенде, не были определенной идеей или даже группой политических партий и профсоюзов. В 1960-х и начале 1970-х годов в Латинской Америке левые представляли доминирующую массовую культуру: это поэзия Пабло Неруды, народная музыка Виктора Хары и Мерседес Coca, теология освобождения священников третьего мира, «театр угнетенных» Аугусто Боаля, радикальная педагогика Пауло Фрейре, революционная журналистика Эдуардо Галеано и самого Вальша; это легендарные герои и мученики прошлого и настоящего, от Хосе Хервасио Артигаса и Симона Боливара до Че Гевары. Поэтому когда хунта задумала опровергнуть предсказание Альенде и выкорчевать социализм с корнем, она объявляла войну всей этой культуре.
Этот императив отражали основные метафоры, которыми пользовались режимы Бразилии, Чили, Уругвая и Аргентины, — все эти фашистские образы чистки и мытья, искоренения и исцеления. В Бразилии облавы на левых носили название «Чистка». В день переворота Пиночет назвал Альенде с его кабинетом «мерзостью, которая хотела разрушить страну». Месяц спустя он поклялся «вырвать корень зла из Чили», совершить «моральное очищение» нации, «омовение от пороков», что перекликается с призывом одного из идеологов третьего рейха Альфреда Розенберга «безжалостно чистить железной щеткой».
В своей декларации, выпущенной после переворота и посвященной основным принципам новой власти, диктатура Пиночета описывает свою миссию как «продолжительную и глубокую операцию по изменению чилийской ментальности», что перекликается с утверждением, высказанным на 20 лет раньше Элбионом Пэттерсоном из USAID, крестным отцом «чилийского проекта»: «Нам необходимо изменить сам склад этих людей».
Но как это сделать? Семена, о которых говорил Альенде, не были определенной идеей или даже группой политических партий и профсоюзов. В 1960-х и начале 1970-х годов в Латинской Америке левые представляли доминирующую массовую культуру: это поэзия Пабло Неруды, народная музыка Виктора Хары и Мерседес Coca, теология освобождения священников третьего мира, «театр угнетенных» Аугусто Боаля, радикальная педагогика Пауло Фрейре, революционная журналистика Эдуардо Галеано и самого Вальша; это легендарные герои и мученики прошлого и настоящего, от Хосе Хервасио Артигаса и Симона Боливара до Че Гевары. Поэтому когда хунта задумала опровергнуть предсказание Альенде и выкорчевать социализм с корнем, она объявляла войну всей этой культуре.
Этот императив отражали основные метафоры, которыми пользовались режимы Бразилии, Чили, Уругвая и Аргентины, — все эти фашистские образы чистки и мытья, искоренения и исцеления. В Бразилии облавы на левых носили название «Чистка». В день переворота Пиночет назвал Альенде с его кабинетом «мерзостью, которая хотела разрушить страну». Месяц спустя он поклялся «вырвать корень зла из Чили», совершить «моральное очищение» нации, «омовение от пороков», что перекликается с призывом одного из идеологов третьего рейха Альфреда Розенберга «безжалостно чистить железной щеткой».
Сальвадор Альенде, наблюдая, как танки приближаются к президентскому дворцу, в последний раз обратился к народу по радио с подобными словами: «Я верю, что семена, посеянные нами на доброй почве сознания тысяч и тысяч чилийцев, невозможно уничтожить. Сейчас на их стороне сила, они могут заставить нас подчиняться, но они не в силах остановить социальные процессы с помощью преступлений или насилия. История за нами, и ее делает народ».
В своей декларации, выпущенной после переворота и посвященной основным принципам новой власти, диктатура Пиночета описывает свою миссию как «продолжительную и глубокую операцию по изменению чилийской ментальности», что перекликается с утверждением, высказанным на 20 лет раньше Элбионом Пэттерсоном из USAID, крестным отцом «чилийского проекта»: «Нам необходимо изменить сам склад этих людей».
Но как это сделать? Семена, о которых говорил Альенде, не были определенной идеей или даже группой политических партий и профсоюзов. В 1960-х и начале 1970-х годов в Латинской Америке левые представляли доминирующую массовую культуру: это поэзия Пабло Неруды, народная музыка Виктора Хары и Мерседес Coca, теология освобождения священников третьего мира, «театр угнетенных» Аугусто Боаля, радикальная педагогика Пауло Фрейре, революционная журналистика Эдуардо Галеано и самого Вальша; это легендарные герои и мученики прошлого и настоящего, от Хосе Хервасио Артигаса и Симона Боливара до Че Гевары. Поэтому когда хунта задумала опровергнуть предсказание Альенде и выкорчевать социализм с корнем, она объявляла войну всей этой культуре.
Этот императив отражали основные метафоры, которыми пользовались режимы Бразилии, Чили, Уругвая и Аргентины, — все эти фашистские образы чистки и мытья, искоренения и исцеления. В Бразилии облавы на левых носили название «Чистка». В день переворота Пиночет назвал Альенде с его кабинетом «мерзостью, которая хотела разрушить страну». Месяц спустя он поклялся «вырвать корень зла из Чили», совершить «моральное очищение» нации, «омовение от пороков», что перекликается с призывом одного из идеологов третьего рейха Альфреда Розенберга «безжалостно чистить железной щеткой».
В своей декларации, выпущенной после переворота и посвященной основным принципам новой власти, диктатура Пиночета описывает свою миссию как «продолжительную и глубокую операцию по изменению чилийской ментальности», что перекликается с утверждением, высказанным на 20 лет раньше Элбионом Пэттерсоном из USAID, крестным отцом «чилийского проекта»: «Нам необходимо изменить сам склад этих людей».
Но как это сделать? Семена, о которых говорил Альенде, не были определенной идеей или даже группой политических партий и профсоюзов. В 1960-х и начале 1970-х годов в Латинской Америке левые представляли доминирующую массовую культуру: это поэзия Пабло Неруды, народная музыка Виктора Хары и Мерседес Coca, теология освобождения священников третьего мира, «театр угнетенных» Аугусто Боаля, радикальная педагогика Пауло Фрейре, революционная журналистика Эдуардо Галеано и самого Вальша; это легендарные герои и мученики прошлого и настоящего, от Хосе Хервасио Артигаса и Симона Боливара до Че Гевары. Поэтому когда хунта задумала опровергнуть предсказание Альенде и выкорчевать социализм с корнем, она объявляла войну всей этой культуре.
Этот императив отражали основные метафоры, которыми пользовались режимы Бразилии, Чили, Уругвая и Аргентины, — все эти фашистские образы чистки и мытья, искоренения и исцеления. В Бразилии облавы на левых носили название «Чистка». В день переворота Пиночет назвал Альенде с его кабинетом «мерзостью, которая хотела разрушить страну». Месяц спустя он поклялся «вырвать корень зла из Чили», совершить «моральное очищение» нации, «омовение от пороков», что перекликается с призывом одного из идеологов третьего рейха Альфреда Розенберга «безжалостно чистить железной щеткой».
Чистка культуры
«Ничто не может остановить нас — ни тюрьма, ни смерть. Потому что вы не можете пересажать или убить весь народ и потому что большинство аргентинцев... знают, что только народ спасет народ».
Родольфо Вальш, аргентинский журналист.
В Чили, Аргентине и Уругвае хунты начали операции мощной идеологической чистки. Они сжигали книги Фрейда, Маркса и Неруды, закрыли сотни газет и журналов, захватили университеты, запретили забастовки и политические митинги.
Особенно грязным нападкам были подвергнуты «розовые» экономисты, которых «чикагские мальчики» не могли победить до переворота. Из Университета Чили, — главного соперника базы «чикагских мальчиков» — Католического университета, были уволены сотни преподавателей за «несоблюдение морального долга» (среди них Андре Гундер Франк, отошедший от чикагской школы, который писал из Чили гневные письма своим бывшим американским профессорам). Гундер Франк рассказывал, что во время переворота «шестерых студентов застрелили у главного входа в экономическое отделение, чтобы преподать наглядный урок всем прочим». Когда хунта захватила власть в Аргентине, солдаты вломились в Южный университет в Баия-Бланке и арестовали 17 ученых по обвинению в «подрывной преподавательской деятельности»; и большинство из них были с экономического отделения. «Необходимо разрушить источники, которые питают, формируют и накачивают своими идеями подрывные элементы», — заявил один из генералов на пресс-конференции.
В рамках «операции "Чистка» пострадало 8000 «идеологически подозрительных» левых преподавателей. В вузах были запрещены групповые презентации — как проявления скрытого коллективного духа, опасного для «индивидуальной свободы».
В Сантьяго на Национальном стадионе среди других арестованных оказался легендарный левый исполнитель песен в народном стиле Виктор Хара. Неистовое стремление заставить культуру замолчать ярко отразилось в том, как с ним поступили. Сначала солдаты сломали ему обе руки, чтобы он не мог больше играть, затем, по данным чилийской комиссии «Правда и примирение», в него выпустили 44 пули. Чтобы он не мог никого вдохновлять после своей смерти, режим приказал уничтожить архивные оригиналы его записей. Мерседес Coca, представительница аналогичного музыкального направления, была вынуждена покинуть Аргентину, революционного драматурга Аугусто Боаля пытали и изгнали из Бразилии, Эдуардо Галеано изгнали из Уругвая, а Вальш был убит на улице Буэнос-Айреса. Культуру целенаправленно истребляли.
Родольфо Вальш, аргентинский журналист.
В Чили, Аргентине и Уругвае хунты начали операции мощной идеологической чистки. Они сжигали книги Фрейда, Маркса и Неруды, закрыли сотни газет и журналов, захватили университеты, запретили забастовки и политические митинги.
Особенно грязным нападкам были подвергнуты «розовые» экономисты, которых «чикагские мальчики» не могли победить до переворота. Из Университета Чили, — главного соперника базы «чикагских мальчиков» — Католического университета, были уволены сотни преподавателей за «несоблюдение морального долга» (среди них Андре Гундер Франк, отошедший от чикагской школы, который писал из Чили гневные письма своим бывшим американским профессорам). Гундер Франк рассказывал, что во время переворота «шестерых студентов застрелили у главного входа в экономическое отделение, чтобы преподать наглядный урок всем прочим». Когда хунта захватила власть в Аргентине, солдаты вломились в Южный университет в Баия-Бланке и арестовали 17 ученых по обвинению в «подрывной преподавательской деятельности»; и большинство из них были с экономического отделения. «Необходимо разрушить источники, которые питают, формируют и накачивают своими идеями подрывные элементы», — заявил один из генералов на пресс-конференции.
В рамках «операции "Чистка» пострадало 8000 «идеологически подозрительных» левых преподавателей. В вузах были запрещены групповые презентации — как проявления скрытого коллективного духа, опасного для «индивидуальной свободы».
В Сантьяго на Национальном стадионе среди других арестованных оказался легендарный левый исполнитель песен в народном стиле Виктор Хара. Неистовое стремление заставить культуру замолчать ярко отразилось в том, как с ним поступили. Сначала солдаты сломали ему обе руки, чтобы он не мог больше играть, затем, по данным чилийской комиссии «Правда и примирение», в него выпустили 44 пули. Чтобы он не мог никого вдохновлять после своей смерти, режим приказал уничтожить архивные оригиналы его записей. Мерседес Coca, представительница аналогичного музыкального направления, была вынуждена покинуть Аргентину, революционного драматурга Аугусто Боаля пытали и изгнали из Бразилии, Эдуардо Галеано изгнали из Уругвая, а Вальш был убит на улице Буэнос-Айреса. Культуру целенаправленно истребляли.
Параллельно ей на смену приходила другая — очищенная и здоровая — культура. В начале диктатур в Чили, Аргентине и Уругвае были позволены только два вида собраний публики: парады, демонстрирующие военную мощь, и футбольные матчи. В Чили женщину могли арестовать за ношение брюк, а мужчину — за длинные волосы. «По всей Республике проходит тщательная чистка», — заявляла передовая статья аргентинской газеты, подконтрольной хунте. Она призывала повсеместно соскабливать нарисованные левыми граффити: «Вскоре стены засияют, очищенные от этого кошмара с помощью мыла и воды».
В Чили Пиночет захотел отучить свой народ от привычки собираться на улицах. Самые крохотные скопления людей разгоняли при помощи специальных брандспойтов — водяных пушек, любимого орудия Пиночета для контроля над толпой. Хунта держала их повсюду, вплоть до самых маленьких, чтобы рассеивать горстки школьников с листовками на тротуарах. Даже погребальные процессии, если горе выражалось слишком шумно, грубо разгоняли. Эти брандспойты, прозванные «гуанако» — в честь лам, которые любят плеваться, — использовали для очистки улиц от людей, как будто бы они были человеческим мусором, чтобы пустые улицы сияли чистотой.
Вскоре после переворота чилийская хунта издала распоряжение, в котором призывала граждан «участвовать в очистке вашего отечества», сообщая об иностранных «экстремистах» и «фанатиках-чилийцах».
Серхио де Кастро, «чикагский мальчик» в роли министра экономики Чили, отвечавший за проведение шокового лечения, сказал, что никогда бы не смог этого сделать без железной хватки Пиночета. «Общественное мнение во многом было направлено против нас, так что для осуществления программы нужна была сильная личность. И нам повезло: президент Пиночет был способен нас понять и обладал сильным характером, чтобы противостоять критике». Кроме того, он заметил, что «авторитарное правительство» оптимально при переходе к экономической свободе из-за своего «безличного» использования силы.
В Чили Пиночет захотел отучить свой народ от привычки собираться на улицах. Самые крохотные скопления людей разгоняли при помощи специальных брандспойтов — водяных пушек, любимого орудия Пиночета для контроля над толпой. Хунта держала их повсюду, вплоть до самых маленьких, чтобы рассеивать горстки школьников с листовками на тротуарах. Даже погребальные процессии, если горе выражалось слишком шумно, грубо разгоняли. Эти брандспойты, прозванные «гуанако» — в честь лам, которые любят плеваться, — использовали для очистки улиц от людей, как будто бы они были человеческим мусором, чтобы пустые улицы сияли чистотой.
Вскоре после переворота чилийская хунта издала распоряжение, в котором призывала граждан «участвовать в очистке вашего отечества», сообщая об иностранных «экстремистах» и «фанатиках-чилийцах».
Серхио де Кастро, «чикагский мальчик» в роли министра экономики Чили, отвечавший за проведение шокового лечения, сказал, что никогда бы не смог этого сделать без железной хватки Пиночета. «Общественное мнение во многом было направлено против нас, так что для осуществления программы нужна была сильная личность. И нам повезло: президент Пиночет был способен нас понять и обладал сильным характером, чтобы противостоять критике». Кроме того, он заметил, что «авторитарное правительство» оптимально при переходе к экономической свободе из-за своего «безличного» использования силы.
Как это бывает почти во всех случаях государственного террора, целенаправленные убийства выполняли две задачи. Во-первых, устранялись реальные препятствия к реализации проекта — люди, которые, вероятнее всего, будут протестовать. Во-вторых, когда все поняли, что «смутьяны» исчезают, это стало грозным предупреждением тем, кто думал о сопротивлении, что также устраняло препятствия.
И террор делал свое дело. «Мы были сконфужены и встревожены, послушны и готовы выполнять указания... люди впадали в регрессию, они стали зависимее и боязливее», — вспоминал чилийский психиатр Марко Антонио де ла Парра.
И террор делал свое дело. «Мы были сконфужены и встревожены, послушны и готовы выполнять указания... люди впадали в регрессию, они стали зависимее и боязливее», — вспоминал чилийский психиатр Марко Антонио де ла Парра.
Иными словами, люди были в шоке. Поэтому, когда в результате экономического шока зарплаты упали, а цены подскочили, улицы в Чили, Аргентине и Уругвае оставались пустынными и спокойными. Не было голодных протестов или всеобщих забастовок. Семьи молча справлялись с новой ситуацией: пропуская обеды или ужины, они давали малышам мате — традиционный чай, подавляющий голод, и вставали до восхода, чтобы пешком за несколько часов добраться до работы, экономя на автобусных билетах. Если же кто-то умирал от голода или брюшного тифа, их тихо хоронили.
Был короткий период, когда казалось, что преступления в странах южного конуса могут положить конец неолиберальному движению, дискредитировав его еще до того, как оно выйдет за границы своей первой лаборатории. После судьбоносного визита Милтона Фридмана в Чили в 1975 году обозреватель газеты New York Times Энтони Льюис задал простой, но болезненный вопрос: «Если чисто чикагская экономическая теория может осуществляться в Чили исключительно ценой репрессий, не должны ли ее авторы чувствовать свою долю ответственности за это?».
После убийства Орландо Летельера активисты вспомнили о том, что он призывал «интеллектуального архитектора» экономической революции в Чили к ответу за чудовищную цену этих мероприятий. В те годы каждую лекцию Милтона Фридмана прерывали цитатой из Летельера, и на нескольких мероприятиях, устроенных в его честь, Фридману приходилось пробираться в зал по запасному выходу.
Студенты Чикагского университета были настолько возмущены сотрудничеством их профессора с хунтой, что требовали провести академическое расследование. Их поддержали некоторые ученые, в том числе австрийский экономист Герхард Тинтнер, убежавший из Европы от фашизма и оказавшийся в США в 1930-х. Тинтнер сравнивал Чили при Пиночете с Германией при нацистах и проводил параллель между деятельностью Фридмана, поддерживающего диктатора, и деятельностью технократов, сотрудничавших с Третьим рейхом.
Эта интеллектуальная стена возникла не только потому, что экономисты чикагской школы отказывались признать какую-либо связь между их программой и применением террора. Проблема усугублялась тем, что на акции террора смотрели исключительно в узких рамках «нарушений прав человека», а не как на средство для достижения очевидных политических и экономических целей.
Чтобы быть уверенным, что террор распространился за пределы столицы, Пиночет послал одного из самых жестоких командиров, генерала Серхио Арельяно Старка, на вертолете в северные провинции, чтобы посетить ряд тюрем, где сидели «подрывные элементы». В каждом городе или поселке Старк и его передвижной отряд смерти отбирали самых известных узников, однажды 26 человек сразу, и затем их казнили. Кровавый след, оставшийся после четырех дней этого путешествия, назвали «караваном смерти». Очень быстро вся страна поняла, что ей хотели сказать: сопротивление влечет за собой смерть.
Хотя сражение Пиночета и носило односторонний характер, по своему эффекту оно воздействовало не меньше, чем гражданская война или иностранное вторжение: в целом около 30 тысяч человек пропали без вести или были казнены, по меньшей мере, 200 тысяч брошены в тюрьмы, а 600 тысяч покинули страну по политическим причинам.
Был короткий период, когда казалось, что преступления в странах южного конуса могут положить конец неолиберальному движению, дискредитировав его еще до того, как оно выйдет за границы своей первой лаборатории. После судьбоносного визита Милтона Фридмана в Чили в 1975 году обозреватель газеты New York Times Энтони Льюис задал простой, но болезненный вопрос: «Если чисто чикагская экономическая теория может осуществляться в Чили исключительно ценой репрессий, не должны ли ее авторы чувствовать свою долю ответственности за это?».
После убийства Орландо Летельера активисты вспомнили о том, что он призывал «интеллектуального архитектора» экономической революции в Чили к ответу за чудовищную цену этих мероприятий. В те годы каждую лекцию Милтона Фридмана прерывали цитатой из Летельера, и на нескольких мероприятиях, устроенных в его честь, Фридману приходилось пробираться в зал по запасному выходу.
Студенты Чикагского университета были настолько возмущены сотрудничеством их профессора с хунтой, что требовали провести академическое расследование. Их поддержали некоторые ученые, в том числе австрийский экономист Герхард Тинтнер, убежавший из Европы от фашизма и оказавшийся в США в 1930-х. Тинтнер сравнивал Чили при Пиночете с Германией при нацистах и проводил параллель между деятельностью Фридмана, поддерживающего диктатора, и деятельностью технократов, сотрудничавших с Третьим рейхом.
Эта интеллектуальная стена возникла не только потому, что экономисты чикагской школы отказывались признать какую-либо связь между их программой и применением террора. Проблема усугублялась тем, что на акции террора смотрели исключительно в узких рамках «нарушений прав человека», а не как на средство для достижения очевидных политических и экономических целей.
Чтобы быть уверенным, что террор распространился за пределы столицы, Пиночет послал одного из самых жестоких командиров, генерала Серхио Арельяно Старка, на вертолете в северные провинции, чтобы посетить ряд тюрем, где сидели «подрывные элементы». В каждом городе или поселке Старк и его передвижной отряд смерти отбирали самых известных узников, однажды 26 человек сразу, и затем их казнили. Кровавый след, оставшийся после четырех дней этого путешествия, назвали «караваном смерти». Очень быстро вся страна поняла, что ей хотели сказать: сопротивление влечет за собой смерть.
Хотя сражение Пиночета и носило односторонний характер, по своему эффекту оно воздействовало не меньше, чем гражданская война или иностранное вторжение: в целом около 30 тысяч человек пропали без вести или были казнены, по меньшей мере, 200 тысяч брошены в тюрьмы, а 600 тысяч покинули страну по политическим причинам.
Экономический фронт
«Страх и беспорядок несут нам реальные перспективы».
Майк Бэтлз, глава Custer Battles, занимающейся в Ираке безопасностью.
Для «чикагских мальчиков» 11 сентября было днем головокружительных надежд и бешеной активности. Серхио де Кастро работал в тесном сотрудничестве с военно-морским флотом, отправляя на одобрение одну за другой последние страницы «Кирпича». В самый же день переворота несколько «чикагских мальчиков» отправились в типографию газеты El Mercurio. Хотя на улицах раздавались выстрелы, они страстно спешили напечатать свой труд к первому дню деятельности хунты. Артуро Фонтейн, один из редакторов газеты, вспоминает, как станки «работали без остановки, чтобы напечатать копии этого большого текста». И они успели это сделать почти в срок. «До полудня в среду 12 сентября 1973 года генералы вооруженных сил, приступившие к выполнению правительственных задач, имели перед собой этот план».
Предложенные в последней версии «Кирпича» решения разительно напоминали предложения книги Милтона Фридмана «Капитализм и свобода»: приватизация, дерегуляция и снижение расходов в социальной сфере — триединство свободного рынка. Чилийские экономисты, подготовленные в США, уже пытались предложить эти идеи мирным путем, в рамках демократических дискуссий, но они были полностью отвергнуты. Теперь же «чикагские мальчики» снова явились со своей программой в условиях, которые были куда благоприятнее для их радикальных мыслей. В эту новую эпоху не надо было спрашивать чьего-либо согласия, за исключением горстки людей в военной форме. Их самые упорные противники были в тюрьмах, или убиты, или прятались; парад истребителей в небе и караваны смерти заставили всех умолкнуть.
«Для нас это была революция», — говорил Кристиан Ларрулет, один из экономических советников Пиночета. И эти слова справедливы. 11 сентября 1973 года стало не только днем насильственного свержения мирной социалистической революции Альенде, но и днем начала контрреволюции, как об этом позже писал журнал The Economist, — первой реальной победой кампании чикагской школы над девелопментализмом и кейнсианством.
В отличие от частичной революции Альенде, которой в условиях демократии приходилось искать компромиссы с разнообразными иными направлениями, этот мятеж, совершенный с помощью грубой силы, позволял идти до конца. А в последующие годы те же самые меры, что описаны в «Кирпиче», будут внедряться в десятках других стран под прикрытием разнообразных кризисов. Но Чили была страной контрреволюции, осуществленной при помощи террора.
Хосе Пиньера, выпускник экономического отделения Католического университета Сантьяго, сам себя причисляющий к «чикагским мальчикам», во время переворота работал над своей диссертацией в Гарварде. Услышав эту «добрую весть», он вернулся на родину «содействовать созданию новой страны, верной свободе, на пепелище старой». По словам Пиньеры, ставшего позднее министром труда и горного дела у Пиночета, это была «настоящая революция... радикальное, всестороннее и устойчивое продвижение в сторону свободного рынка».
До переворота Аугусто Пиночета ценили за его покладистость, всегдашнее подобострастное отношение к его гражданским начальникам. Став диктатором, Пиночет раскрыл новые грани своего характера. Он принял власть с явным удовольствием, окружив себя царскими почестями, и уверял, что на этот пост его вознесла «судьба». Очень скоро он совершил еще один маленький переворот, чтобы избавиться от трех других военных вождей, с которыми ранее по договоренности делил власть, назвав себя и верховным вождем нации, и президентом страны. Он обожал помпу и церемонии, подтверждавшие его право распоряжаться, и никогда не упускал возможности облачиться в свой мундир прусского фасона с пелериной. Для поездок по Сантьяго он всегда выбирал колонну дорогих пуленепробиваемых автомобилей Mercedes-Benz.
Пиночет был умелым авторитарным правителем, но, подобно Сухарто, почти ничего не понимал в экономике. И это было проблемой, поскольку кампания корпоративного саботажа, возглавляемая ITT, привела экономику страны к катастрофе, так что к правлению Пиночета кризис уже назрел. С самого начала внутри хунты шла борьба двух направлений: одни хотели просто восстановить положение, которое было до Альенде, а затем быстро вернуть демократию; им возражали «чикагские мальчики», стоявшие за перекройку страны и создание свободного рынка, на что должны были уйти годы. Пиночет, купавшийся в своей власти, ненавидел мысль о том, что его предназначение сводится лишь к операции чистки — «восстановить порядок» и затем исчезнуть. «Мы не пылесос, который всосал в себя марксизм, чтобы отдать власть назад в руки господ политиков», — говорил он. И мечта «чикагских мальчиков» о полной переделке страны отвечала его растущим амбициям, так что, как раньше это сделал Сухарто с «берклийской мафией», он немедленно назначил нескольких выпускников Чикагского университета своими главными экономическими советниками, в том числе и Серхио де Кастро, фактического их предводителя и основного автора «Кирпича». Он называл их «технос» — техники, — в соответствии с заверениями чикагской школы о том, что наладка экономики — дело науки, а не субъективного человеческого выбора.
Хотя Пиночет плохо разбирался в инфляции и процентных ставках, «технос» говорили на понятном ему языке. Для них экономика была подобна силам природы, которые надо уважать и которым следует подчиняться, потому что «действовать вопреки природе непродуктивно и означает обманывать самого себя», по словам Пиньеры. Пиночет соглашался: люди, как он однажды писал, должны подчиняться структуре, потому что «природа показывает, что порядок и иерархия необходимы». И такое обоюдное стремление использовать высшие естественные законы стало основой альянса Пиночета с чикагской школой.
Первые полтора года Пиночет верно следовал инструкциям «технос»: он приватизировал некоторые, хотя не все, государственные компании (в том числе несколько банков); допустил существование некоторых крайних форм финансовых спекуляций; широко распахнул границы для иностранного импорта, устранив барьеры, которые столь долго защищали чилийских производителей; сократил правительственные расходы на 10 процентов, за исключением военных, которые значительно увеличились. Он также упразднил контроль над ценами, что было радикальным преобразованием в стране, где цена предметов первой необходимости, таких как хлеб и постное масло, регулировалась десятилетиями.
«Чикагским мальчикам» удалось убедить Пиночета, что если он резко устранит вмешательство правительства в эти сферы, «естественные» законы экономики сами восстановят равновесие, а инфляция — в которой они видели своего рода лихорадку экономики, вызванную присутствием нездоровых организмов на рынке, — волшебным образом приостановится. Но они ошибались. В 1974 году инфляция достигла 375 процентов — величайший показатель во всем мире, почти вдвое превысивший ее высший уровень при Альенде. Цена продуктов первой необходимости, например хлеба, подскочила невероятно. В то же самое время чилийцев увольняли с работы, поскольку эксперименты Пиночета со «свободной торговлей» привели к тому, что страну заполнили дешевые импортные товары. Местные предприятия закрывались, не выдерживая конкуренции, безработица достигла рекордного уровня, а голод стал носить угрожающий характер. Первый эксперимент чикагской школы обернулся бедствием.
Майк Бэтлз, глава Custer Battles, занимающейся в Ираке безопасностью.
Для «чикагских мальчиков» 11 сентября было днем головокружительных надежд и бешеной активности. Серхио де Кастро работал в тесном сотрудничестве с военно-морским флотом, отправляя на одобрение одну за другой последние страницы «Кирпича». В самый же день переворота несколько «чикагских мальчиков» отправились в типографию газеты El Mercurio. Хотя на улицах раздавались выстрелы, они страстно спешили напечатать свой труд к первому дню деятельности хунты. Артуро Фонтейн, один из редакторов газеты, вспоминает, как станки «работали без остановки, чтобы напечатать копии этого большого текста». И они успели это сделать почти в срок. «До полудня в среду 12 сентября 1973 года генералы вооруженных сил, приступившие к выполнению правительственных задач, имели перед собой этот план».
Предложенные в последней версии «Кирпича» решения разительно напоминали предложения книги Милтона Фридмана «Капитализм и свобода»: приватизация, дерегуляция и снижение расходов в социальной сфере — триединство свободного рынка. Чилийские экономисты, подготовленные в США, уже пытались предложить эти идеи мирным путем, в рамках демократических дискуссий, но они были полностью отвергнуты. Теперь же «чикагские мальчики» снова явились со своей программой в условиях, которые были куда благоприятнее для их радикальных мыслей. В эту новую эпоху не надо было спрашивать чьего-либо согласия, за исключением горстки людей в военной форме. Их самые упорные противники были в тюрьмах, или убиты, или прятались; парад истребителей в небе и караваны смерти заставили всех умолкнуть.
«Для нас это была революция», — говорил Кристиан Ларрулет, один из экономических советников Пиночета. И эти слова справедливы. 11 сентября 1973 года стало не только днем насильственного свержения мирной социалистической революции Альенде, но и днем начала контрреволюции, как об этом позже писал журнал The Economist, — первой реальной победой кампании чикагской школы над девелопментализмом и кейнсианством.
В отличие от частичной революции Альенде, которой в условиях демократии приходилось искать компромиссы с разнообразными иными направлениями, этот мятеж, совершенный с помощью грубой силы, позволял идти до конца. А в последующие годы те же самые меры, что описаны в «Кирпиче», будут внедряться в десятках других стран под прикрытием разнообразных кризисов. Но Чили была страной контрреволюции, осуществленной при помощи террора.
Хосе Пиньера, выпускник экономического отделения Католического университета Сантьяго, сам себя причисляющий к «чикагским мальчикам», во время переворота работал над своей диссертацией в Гарварде. Услышав эту «добрую весть», он вернулся на родину «содействовать созданию новой страны, верной свободе, на пепелище старой». По словам Пиньеры, ставшего позднее министром труда и горного дела у Пиночета, это была «настоящая революция... радикальное, всестороннее и устойчивое продвижение в сторону свободного рынка».
До переворота Аугусто Пиночета ценили за его покладистость, всегдашнее подобострастное отношение к его гражданским начальникам. Став диктатором, Пиночет раскрыл новые грани своего характера. Он принял власть с явным удовольствием, окружив себя царскими почестями, и уверял, что на этот пост его вознесла «судьба». Очень скоро он совершил еще один маленький переворот, чтобы избавиться от трех других военных вождей, с которыми ранее по договоренности делил власть, назвав себя и верховным вождем нации, и президентом страны. Он обожал помпу и церемонии, подтверждавшие его право распоряжаться, и никогда не упускал возможности облачиться в свой мундир прусского фасона с пелериной. Для поездок по Сантьяго он всегда выбирал колонну дорогих пуленепробиваемых автомобилей Mercedes-Benz.
Пиночет был умелым авторитарным правителем, но, подобно Сухарто, почти ничего не понимал в экономике. И это было проблемой, поскольку кампания корпоративного саботажа, возглавляемая ITT, привела экономику страны к катастрофе, так что к правлению Пиночета кризис уже назрел. С самого начала внутри хунты шла борьба двух направлений: одни хотели просто восстановить положение, которое было до Альенде, а затем быстро вернуть демократию; им возражали «чикагские мальчики», стоявшие за перекройку страны и создание свободного рынка, на что должны были уйти годы. Пиночет, купавшийся в своей власти, ненавидел мысль о том, что его предназначение сводится лишь к операции чистки — «восстановить порядок» и затем исчезнуть. «Мы не пылесос, который всосал в себя марксизм, чтобы отдать власть назад в руки господ политиков», — говорил он. И мечта «чикагских мальчиков» о полной переделке страны отвечала его растущим амбициям, так что, как раньше это сделал Сухарто с «берклийской мафией», он немедленно назначил нескольких выпускников Чикагского университета своими главными экономическими советниками, в том числе и Серхио де Кастро, фактического их предводителя и основного автора «Кирпича». Он называл их «технос» — техники, — в соответствии с заверениями чикагской школы о том, что наладка экономики — дело науки, а не субъективного человеческого выбора.
Хотя Пиночет плохо разбирался в инфляции и процентных ставках, «технос» говорили на понятном ему языке. Для них экономика была подобна силам природы, которые надо уважать и которым следует подчиняться, потому что «действовать вопреки природе непродуктивно и означает обманывать самого себя», по словам Пиньеры. Пиночет соглашался: люди, как он однажды писал, должны подчиняться структуре, потому что «природа показывает, что порядок и иерархия необходимы». И такое обоюдное стремление использовать высшие естественные законы стало основой альянса Пиночета с чикагской школой.
Первые полтора года Пиночет верно следовал инструкциям «технос»: он приватизировал некоторые, хотя не все, государственные компании (в том числе несколько банков); допустил существование некоторых крайних форм финансовых спекуляций; широко распахнул границы для иностранного импорта, устранив барьеры, которые столь долго защищали чилийских производителей; сократил правительственные расходы на 10 процентов, за исключением военных, которые значительно увеличились. Он также упразднил контроль над ценами, что было радикальным преобразованием в стране, где цена предметов первой необходимости, таких как хлеб и постное масло, регулировалась десятилетиями.
«Чикагским мальчикам» удалось убедить Пиночета, что если он резко устранит вмешательство правительства в эти сферы, «естественные» законы экономики сами восстановят равновесие, а инфляция — в которой они видели своего рода лихорадку экономики, вызванную присутствием нездоровых организмов на рынке, — волшебным образом приостановится. Но они ошибались. В 1974 году инфляция достигла 375 процентов — величайший показатель во всем мире, почти вдвое превысивший ее высший уровень при Альенде. Цена продуктов первой необходимости, например хлеба, подскочила невероятно. В то же самое время чилийцев увольняли с работы, поскольку эксперименты Пиночета со «свободной торговлей» привели к тому, что страну заполнили дешевые импортные товары. Местные предприятия закрывались, не выдерживая конкуренции, безработица достигла рекордного уровня, а голод стал носить угрожающий характер. Первый эксперимент чикагской школы обернулся бедствием.
Серхио де Кастро и прочие «чикагские мальчики» утверждали (в лучших традициях своей школы), что в этом виновата не теория, а тот факт, что ее не реализовали на практике с достаточной жесткостью. Экономика не лечит сама себя и не возвращается к гармоничному равновесию, потому что все еще есть «помехи» — наследие почти полувекового вмешательства государства. Для успеха эксперимента Пиночет должен устранить эти помехи — еще сильнее сократить расходы, активнее проводить приватизацию и увеличить скорость преобразований.
За полтора года многие представители национальной деловой элиты устали от экстремального капитализма, отчаянно внедряемого в жизнь «чикагскими мальчиками». Почувствовали себя лучше лишь иностранные компании и узкий кружок финансистов, названных «пираньями», которые зарабатывали большие деньги с помощью спекуляций. Промышленные производители, от всей души поддержавшие переворот, оказались не у дел. Орландо Саенс, президент Национальной ассоциации производителей, который сам подключил «чикагских мальчиков» к участию в перевороте, назвал результаты этого эксперимента «одним из крупнейших провалов в истории нашей экономики». Промышленникам не нравился социализм Альенде, но управляемая экономика их в целом устраивала. «Невозможно продолжать работу в условиях финансового хаоса, воцарившегося в Чили, — говорил Саенс. — Необходимо вкладывать в производство миллионы и миллионы финансовых ресурсов, которые теперь используются в диких спекуляциях на глазах людей, у которых просто нет никакой работы».
Увидев, что реализация их планов наталкивается на серьезные препятствия, «чикагские мальчики» вместе с «пираньями» (а эти две группы во многом пересекались) решили призвать на помощь тяжелую артиллерию. И в марте 1975 года по приглашению крупного банка в Сантьяго прилетели Милтон Фридман и Арнольд Харбергер, чтобы спасти эксперимент.
Пресса, подконтрольная хунте, встречала Фридмана как рок-звезду и гуру нового порядка. Каждое его заявление попадало в газетные заголовки, его лекции транслировали по национальному телевидению, и он удостоился самой важной аудиенции из всех возможных: приватной встречи с Пиночетом.
На протяжении своего визита Фридман твердил одно и то же: хунта сделала правильные первые шаги, но ей нужно внедрять свободный рынок с большей энергией. В речах и интервью он употреблял термин, который ранее никогда не использовался в ситуации реального экономического кризиса: он призывал к «шоковой терапии». По его словам, это было «единственным лекарством. Без вариантов. Никакого другого. Иного долговременного решения не существует». Когда чилийский журналист напомнил, что даже Ричард Никсон, тогдашний президент США, применяет контроль, чтобы смягчить отдельные проявления свободного рынка, Фридман огрызнулся: «Я не одобряю эти меры. Я думаю, мы не должны их применять. Я противник вмешательства правительства в экономику как в моей стране, так и в Чили».
После встречи с Пиночетом Фридман сделал для себя заметки, которые опубликовал несколько десятилетий спустя в мемуарах. По его наблюдениям, генерал «с симпатией относился к идее шоковой терапии, но его явно беспокоило, что это временно повысит уровень безработицы». К тому моменту во всем мире уже знали, что именно по приказу Пиночета были организованы кровавые бойни на футбольных стадионах, так что беспокойство диктатора по поводу человеческой стоимости шоковой терапии должно было заставить Фридмана задуматься. Но экономист продолжал настаивать на своем и послал Пиночету письмо, в котором восхвалял «чрезвычайно мудрые» решения генерала, однако предложил ему в еще большей степени сократить государственные расходы — «на 25 процентов в течение шести месяцев. .. всесторонне» и одновременно принять ряд мер в поддержку бизнеса, которые были бы движением к «полностью свободной торговле». Фридман предсказывал, что сотни тысяч людей, уволенных из общественного сектора, получат новую работу в частном секторе, который быстро разрастется благодаря устранению «любых препятствий, тормозящих сегодня частный рынок».
Фридман уверял генерала, что если тот последует его советам, ему будет поставлено в заслугу «экономическое чудо»; он «приостановит инфляцию за несколько месяцев», проблема с безработицей разрешится «скоро — за месяцы, — и последующее восстановление будет стремительным». Пиночет должен действовать быстро и решительно; Фридман не раз отмечает значение «шока» — он трижды употребил это слово и подчеркнул, что «постепенность тут не годится».
Пиночета удалось убедить. В своем ответном письме верховный руководитель Чили пишет о «моем высочайшем и уважительном благорасположении к вам» и уверяет Фридмана, что «этот план будет полностью реализован в ближайшее время». Сразу после встречи с Фридманом Пиночет уволил своего министра экономики и поставил на его место Серхио де Кастро, которого позднее назначил министром финансов. Де Кастро привел в правительство своих многочисленных приятелей из «чикагских мальчиков», предложив одному из них возглавить руководство центральным банком. Орландо Саенс, недовольный масштабными увольнениями и закрытием фабрик, был смещен с поста директора Ассоциации промышленников, и его место занял человек с более позитивным отношением к шоку. «Если некоторые промышленники на это жалуются, — заявил новый директор, — пусть убираются к черту. Я не намерен их защищать».
Освободившись от недовольных, Пиночет и де Кастро начали работу по демонтажу социального государства, чтобы достичь состояния чистой капиталистической утопии. В 1975 году они одним ударом сократили общественные расходы на 27 процентов — и продолжали их сокращать, так что к 1980 году они составляли половину от того, что было при Альенде. Самые сильные удары выпали на долю здравоохранения и образования. Даже журнал The Economist, орган сторонников свободного рынка, назвал это «оргией саморазрушения». Де Кастро провел приватизацию почти 500 государственных компаний и банков, он практически их раздал, пытаясь как можно быстрее найти им правильное место в новой структуре экономики. Он безжалостно относился к местным компаниям и ликвидировал практически все торговые барьеры; в результате в промышленности с 1973 по 1983 год количество рабочих мест сократилось на 177 тысяч. К середине 80-х доля промышленного производства в экономике страны снизилась до уровня, который последний раз наблюдался лишь в годы Второй мировой войны.
За полтора года многие представители национальной деловой элиты устали от экстремального капитализма, отчаянно внедряемого в жизнь «чикагскими мальчиками». Почувствовали себя лучше лишь иностранные компании и узкий кружок финансистов, названных «пираньями», которые зарабатывали большие деньги с помощью спекуляций. Промышленные производители, от всей души поддержавшие переворот, оказались не у дел. Орландо Саенс, президент Национальной ассоциации производителей, который сам подключил «чикагских мальчиков» к участию в перевороте, назвал результаты этого эксперимента «одним из крупнейших провалов в истории нашей экономики». Промышленникам не нравился социализм Альенде, но управляемая экономика их в целом устраивала. «Невозможно продолжать работу в условиях финансового хаоса, воцарившегося в Чили, — говорил Саенс. — Необходимо вкладывать в производство миллионы и миллионы финансовых ресурсов, которые теперь используются в диких спекуляциях на глазах людей, у которых просто нет никакой работы».
Увидев, что реализация их планов наталкивается на серьезные препятствия, «чикагские мальчики» вместе с «пираньями» (а эти две группы во многом пересекались) решили призвать на помощь тяжелую артиллерию. И в марте 1975 года по приглашению крупного банка в Сантьяго прилетели Милтон Фридман и Арнольд Харбергер, чтобы спасти эксперимент.
Пресса, подконтрольная хунте, встречала Фридмана как рок-звезду и гуру нового порядка. Каждое его заявление попадало в газетные заголовки, его лекции транслировали по национальному телевидению, и он удостоился самой важной аудиенции из всех возможных: приватной встречи с Пиночетом.
На протяжении своего визита Фридман твердил одно и то же: хунта сделала правильные первые шаги, но ей нужно внедрять свободный рынок с большей энергией. В речах и интервью он употреблял термин, который ранее никогда не использовался в ситуации реального экономического кризиса: он призывал к «шоковой терапии». По его словам, это было «единственным лекарством. Без вариантов. Никакого другого. Иного долговременного решения не существует». Когда чилийский журналист напомнил, что даже Ричард Никсон, тогдашний президент США, применяет контроль, чтобы смягчить отдельные проявления свободного рынка, Фридман огрызнулся: «Я не одобряю эти меры. Я думаю, мы не должны их применять. Я противник вмешательства правительства в экономику как в моей стране, так и в Чили».
После встречи с Пиночетом Фридман сделал для себя заметки, которые опубликовал несколько десятилетий спустя в мемуарах. По его наблюдениям, генерал «с симпатией относился к идее шоковой терапии, но его явно беспокоило, что это временно повысит уровень безработицы». К тому моменту во всем мире уже знали, что именно по приказу Пиночета были организованы кровавые бойни на футбольных стадионах, так что беспокойство диктатора по поводу человеческой стоимости шоковой терапии должно было заставить Фридмана задуматься. Но экономист продолжал настаивать на своем и послал Пиночету письмо, в котором восхвалял «чрезвычайно мудрые» решения генерала, однако предложил ему в еще большей степени сократить государственные расходы — «на 25 процентов в течение шести месяцев. .. всесторонне» и одновременно принять ряд мер в поддержку бизнеса, которые были бы движением к «полностью свободной торговле». Фридман предсказывал, что сотни тысяч людей, уволенных из общественного сектора, получат новую работу в частном секторе, который быстро разрастется благодаря устранению «любых препятствий, тормозящих сегодня частный рынок».
Фридман уверял генерала, что если тот последует его советам, ему будет поставлено в заслугу «экономическое чудо»; он «приостановит инфляцию за несколько месяцев», проблема с безработицей разрешится «скоро — за месяцы, — и последующее восстановление будет стремительным». Пиночет должен действовать быстро и решительно; Фридман не раз отмечает значение «шока» — он трижды употребил это слово и подчеркнул, что «постепенность тут не годится».
Пиночета удалось убедить. В своем ответном письме верховный руководитель Чили пишет о «моем высочайшем и уважительном благорасположении к вам» и уверяет Фридмана, что «этот план будет полностью реализован в ближайшее время». Сразу после встречи с Фридманом Пиночет уволил своего министра экономики и поставил на его место Серхио де Кастро, которого позднее назначил министром финансов. Де Кастро привел в правительство своих многочисленных приятелей из «чикагских мальчиков», предложив одному из них возглавить руководство центральным банком. Орландо Саенс, недовольный масштабными увольнениями и закрытием фабрик, был смещен с поста директора Ассоциации промышленников, и его место занял человек с более позитивным отношением к шоку. «Если некоторые промышленники на это жалуются, — заявил новый директор, — пусть убираются к черту. Я не намерен их защищать».
Освободившись от недовольных, Пиночет и де Кастро начали работу по демонтажу социального государства, чтобы достичь состояния чистой капиталистической утопии. В 1975 году они одним ударом сократили общественные расходы на 27 процентов — и продолжали их сокращать, так что к 1980 году они составляли половину от того, что было при Альенде. Самые сильные удары выпали на долю здравоохранения и образования. Даже журнал The Economist, орган сторонников свободного рынка, назвал это «оргией саморазрушения». Де Кастро провел приватизацию почти 500 государственных компаний и банков, он практически их раздал, пытаясь как можно быстрее найти им правильное место в новой структуре экономики. Он безжалостно относился к местным компаниям и ликвидировал практически все торговые барьеры; в результате в промышленности с 1973 по 1983 год количество рабочих мест сократилось на 177 тысяч. К середине 80-х доля промышленного производства в экономике страны снизилась до уровня, который последний раз наблюдался лишь в годы Второй мировой войны.
Шоковая терапия — удачное название для мероприятий, предложенных Фридманом. Пиночет вогнал страну в состояние глубокого спада, поскольку диктатор опирался на непроверенную теорию, согласно которой внезапное сокращение деятельности государства дает целительный стимул экономике. Это удивительно напоминает логику психиатров, которые в 1940-1950-х годах в массовом порядке прописывали пациентам электросудорожную терапию в убеждении, что целенаправленно вызванный эпилептический припадок волшебным образом оздоровит мозг пациента.
Теория экономической шоковой терапии отчасти опирается на роль ожиданий в поддержании процесса инфляции. Для обуздания инфляции необходимо не только изменение денежной политики, но и перемена поведения потребителей, работодателей и работников. И внезапное резкое изменение правил игры позволяет быстро изменить массовые ожидания, оно сообщает обществу, что ситуация радикально изменились — цены больше не будут взлетать вверх, как и заработная плата. Согласно этой теории чем быстрее преодолевается ожидание инфляции, тем короче будет болезненный период спада и роста безработицы. Однако в странах, где правящий класс потерял доверие в глазах общества, только мощному и внезапному политическому шоку под силу «преподать» публике этот суровый урок.
Намеренный вызов спада или экономической депрессии — это жестокая идея, поскольку она неизбежно порождает массовую нищету, именно поэтому политические лидеры до сих пор не горели желанием испытать эту теорию на практике. Кто бы взял на себя ответственность за то, что журнал Business Week называл «миром безумного доктора Стренджлава, персонажа фильма С. Кубрика, который сознательно вызывает депрессию»?
А Пиночет на это решился. В первый год проведения шоковой терапии, прописанной Фридманом, экономика Чили сократилась на 15 процентов, а безработица (составлявшая лишь 3 процента при Альенде) достигла 20 процентов — неслыханная цифра для Чили того времени. Страна, вне сомнения, билась в судорогах, вызванных «лечением». И вопреки оптимистичным прогнозам Фридмана, кризис безработицы продолжался годы, а не месяцы. Хунта, твердо усвоив врачебные метафоры Фридмана, не пыталась оправдаться, объясняя, что «этот путь был выбран потому, что только он прямо направлен на лечение болезни». Подобным образом вел себя и Фридман. Когда один журналист спросил его, «не будет ли социальная цена его программы слишком высокой», он ответил: «Глупый вопрос». Другому журналисту он сказал: «Меня заботит лишь одно: чтобы они двигались в этом направлении достаточно долго и достаточно энергично».
Любопытно, что самая острая критика шоковой терапии исходила от одного из бывших студентов Фридмана Андре Гундера Франка. Родившийся в Германии Гундер Франк обучался в Чикагском университете в 50-х годах и так часто слышал разговоры о Чили, что, защитив диссертацию по экономике, решил своими глазами посмотреть на страну, которую его профессора описывали как дурную антиутопию девелопментализма. Ему понравилось увиденное, так что в итоге он стал преподавателем Университета Чили, а затем экономическим советником Сальвадора Альенде, к которому испытывал глубокое уважение. Как один из бывших «чикагских мальчиков», который отказался от доктрины свободного рынка, Гундер Франк находился в уникальном положении, наблюдая за экономическим развитием страны. Через год после того, как Фридман прописал стране максимальную дозу шока, Гундер Франк опубликовал яростное «Открытое письмо Арнольду Харбергеру и Милтону Фридману», в котором, используя свое чикагское образование, стремился «проверить, как чилийский больной реагирует на ваше лечение».
Он подсчитал, что означает для чилийской семьи жизнь на заявленный Пиночетом «прожиточный минимум». Около 74 процентов дохода при этом пойдут просто на покупку хлеба, что вынудит семью отказаться от такой «роскоши», как молоко или поездки на работу на автобусе. Для сравнения, при Альенде расходы на хлеб, молоко и проезд на автобусе составляли 17 процентов от заработка государственного служащего. Многие дети не получали молоко и в школах, поскольку одним из первых шагов хунты была отмена школьной молочной программы. В результате этого сокращения в сочетании с отчаянной ситуацией дома многие школьники падали в обморок в классах, а другие вовсе бросили школу. Гундер Франк увидел прямую взаимосвязь между жестокой экономической политикой, внедряемой его бывшими товарищами по университету, и насилием, которому Пиночет подвергает страну. Рецепты Фридмана настолько мучительны, писал разочарованный чикагский выпускник, что их невозможно «внедрить или выполнить без двух элементов, на которые они опираются: без военной силы и политического террора».
Теория экономической шоковой терапии отчасти опирается на роль ожиданий в поддержании процесса инфляции. Для обуздания инфляции необходимо не только изменение денежной политики, но и перемена поведения потребителей, работодателей и работников. И внезапное резкое изменение правил игры позволяет быстро изменить массовые ожидания, оно сообщает обществу, что ситуация радикально изменились — цены больше не будут взлетать вверх, как и заработная плата. Согласно этой теории чем быстрее преодолевается ожидание инфляции, тем короче будет болезненный период спада и роста безработицы. Однако в странах, где правящий класс потерял доверие в глазах общества, только мощному и внезапному политическому шоку под силу «преподать» публике этот суровый урок.
Намеренный вызов спада или экономической депрессии — это жестокая идея, поскольку она неизбежно порождает массовую нищету, именно поэтому политические лидеры до сих пор не горели желанием испытать эту теорию на практике. Кто бы взял на себя ответственность за то, что журнал Business Week называл «миром безумного доктора Стренджлава, персонажа фильма С. Кубрика, который сознательно вызывает депрессию»?
А Пиночет на это решился. В первый год проведения шоковой терапии, прописанной Фридманом, экономика Чили сократилась на 15 процентов, а безработица (составлявшая лишь 3 процента при Альенде) достигла 20 процентов — неслыханная цифра для Чили того времени. Страна, вне сомнения, билась в судорогах, вызванных «лечением». И вопреки оптимистичным прогнозам Фридмана, кризис безработицы продолжался годы, а не месяцы. Хунта, твердо усвоив врачебные метафоры Фридмана, не пыталась оправдаться, объясняя, что «этот путь был выбран потому, что только он прямо направлен на лечение болезни». Подобным образом вел себя и Фридман. Когда один журналист спросил его, «не будет ли социальная цена его программы слишком высокой», он ответил: «Глупый вопрос». Другому журналисту он сказал: «Меня заботит лишь одно: чтобы они двигались в этом направлении достаточно долго и достаточно энергично».
Любопытно, что самая острая критика шоковой терапии исходила от одного из бывших студентов Фридмана Андре Гундера Франка. Родившийся в Германии Гундер Франк обучался в Чикагском университете в 50-х годах и так часто слышал разговоры о Чили, что, защитив диссертацию по экономике, решил своими глазами посмотреть на страну, которую его профессора описывали как дурную антиутопию девелопментализма. Ему понравилось увиденное, так что в итоге он стал преподавателем Университета Чили, а затем экономическим советником Сальвадора Альенде, к которому испытывал глубокое уважение. Как один из бывших «чикагских мальчиков», который отказался от доктрины свободного рынка, Гундер Франк находился в уникальном положении, наблюдая за экономическим развитием страны. Через год после того, как Фридман прописал стране максимальную дозу шока, Гундер Франк опубликовал яростное «Открытое письмо Арнольду Харбергеру и Милтону Фридману», в котором, используя свое чикагское образование, стремился «проверить, как чилийский больной реагирует на ваше лечение».
Он подсчитал, что означает для чилийской семьи жизнь на заявленный Пиночетом «прожиточный минимум». Около 74 процентов дохода при этом пойдут просто на покупку хлеба, что вынудит семью отказаться от такой «роскоши», как молоко или поездки на работу на автобусе. Для сравнения, при Альенде расходы на хлеб, молоко и проезд на автобусе составляли 17 процентов от заработка государственного служащего. Многие дети не получали молоко и в школах, поскольку одним из первых шагов хунты была отмена школьной молочной программы. В результате этого сокращения в сочетании с отчаянной ситуацией дома многие школьники падали в обморок в классах, а другие вовсе бросили школу. Гундер Франк увидел прямую взаимосвязь между жестокой экономической политикой, внедряемой его бывшими товарищами по университету, и насилием, которому Пиночет подвергает страну. Рецепты Фридмана настолько мучительны, писал разочарованный чикагский выпускник, что их невозможно «внедрить или выполнить без двух элементов, на которые они опираются: без военной силы и политического террора».
Невзирая ни на что, экономическая команда Пиночета продолжала расширять поле экспериментов, используя самые передовые идеи Фридмана: систему государственных школ заменили ваучерами и частными школами, здравоохранение стало платным, детские сады и кладбища передали в частные руки. Самым радикальным шагом была приватизация чилийской системы социальной защиты. Хосе Пиньера, предложивший эту программу, сообщил, что почерпнул ее идею из книги «Капитализм и свобода». Принято считать, что администрация Джорджа Буша впервые осуществила идею «общества собственников», но на самом деле идею «нации собственников» провозгласило правительство Пиночета на 30 лет раньше.
Чили превратилась в привлекающую общее внимание территорию нового мира, и энтузиасты свободного рынка со всего света, привыкшие обсуждать достоинства подобных мер в чисто академических кругах, следили за этой страной с пристальным вниманием. «Учебники по экономике говорят, что мир должен работать по этим законам, но где еще их осуществляют на практике?» — спрашивал американский деловой журнал Barron's45.
В статье, озаглавленной «Чили: лабораторные опыты для теоретиков», газета New York Times писала: «Нечасто ведущему экономисту с такими яркими взглядами дается шанс проверить свои предложения на крайне нездоровой экономике. И еще удивительней тот случай, когда клиентом такого экономиста становится не его родная страна».
Многие специально приезжали взглянуть своими глазами на чилийскую лабораторию, включая самого Фридриха Хайека, который посещал Чили в правление Пиночета несколько раз, а в 1981 году выбрал Винья-дель-Мар (город, где готовился переворот) в качестве места для региональной встречи Общества Мон-Пелерин, мозгового центра контрреволюции.
Чили превратилась в привлекающую общее внимание территорию нового мира, и энтузиасты свободного рынка со всего света, привыкшие обсуждать достоинства подобных мер в чисто академических кругах, следили за этой страной с пристальным вниманием. «Учебники по экономике говорят, что мир должен работать по этим законам, но где еще их осуществляют на практике?» — спрашивал американский деловой журнал Barron's45.
В статье, озаглавленной «Чили: лабораторные опыты для теоретиков», газета New York Times писала: «Нечасто ведущему экономисту с такими яркими взглядами дается шанс проверить свои предложения на крайне нездоровой экономике. И еще удивительней тот случай, когда клиентом такого экономиста становится не его родная страна».
Многие специально приезжали взглянуть своими глазами на чилийскую лабораторию, включая самого Фридриха Хайека, который посещал Чили в правление Пиночета несколько раз, а в 1981 году выбрал Винья-дель-Мар (город, где готовился переворот) в качестве места для региональной встречи Общества Мон-Пелерин, мозгового центра контрреволюции.
Миф о чилийском чуде
«Ельцин больше похож на продажного шута, чем на грозного диктатора. Но его экономическая политика, а также войны, которые он вел для ее защиты, заметно увеличили списки убитых в крестовом походе чикагской школы, списки, которые постоянно пополнялись, начиная с Чили 1970 х гг.»
«Доктрина шока». Наоми Кляйн.
Даже три десятилетия спустя энтузиасты свободного рынка говорят о Чили как о доказательстве правоты взглядов Фридмана. Когда в декабре 2006 года умер Пиночет (пережив Фридмана лишь на один месяц), газета New York Times восхваляла покойного диктатора, «превратившего несостоятельную экономику в одну из самых процветающих в Латинской Америке», а редакционная статья в газете Washington Post утверждала, что он «ввел политику свободного рынка, которая породила чилийское экономическое чудо». Но факты, стоящие за феноменом «чилийского чуда», все еще вызывают жаркие споры.
Пиночет удерживал власть на протяжении 17 лет и за это время не раз менял направление своей политики. Период устойчивого роста, в котором видят доказательство чудодейственного успеха, начался не раньше середины 1980-х — прошло 10 лет после того, как «чикагские мальчики» применили шоковую терапию, и успех пришел лишь тогда, когда Пиночет вынужден был серьезно подкорректировать радикальный экономический курс. Дело в том, что в 1982 году, несмотря на соответствие чикагской доктрине, экономика Чили пережила крах: долги страны невероятно возросли, снова возникла гиперинфляция, а безработица достигла 30 процентов — в 10 раз превысив свой уровень по сравнению с эпохой Альенде. И главной причиной этой катастрофы стало то, что «пираньи», которые создавали финансовые организации типа Enron и были освобождены «чикагскими мальчиками» от всякого контроля, покупали активы страны на взятые в кредит деньги, так что долги достигли невероятной цифры в 14 миллиардов долларов.
Ситуация оказалась настолько нестабильной, что Пиночету пришлось совершить то же самое, что сделал Альенде: он национализировал многие из этих компаний. На фоне надвигающейся катастрофы почти все «чикагские мальчики», включая Серхио де Кастро, потеряли свои важные посты в правительстве. Другие выпускники Чикагского университета, занимавшие видные места среди «пираний», были заподозрены в мошенничестве, что лишило их тщательно оберегаемого фасада научной беспристрастности, столь важного для имиджа «чикагских мальчиков».
Единственное, что спасло Чили от полного экономического коллапса в начале 1980-х, — это то, что Пиночет не приватизировал Codelco, государственную компанию добычи меди, национализированную при Альенде. Эта одна-единственная компания давала 85 процентов дохода от всего чилийского экспорта, и когда финансовый мыльный пузырь лопнул, у государства все еще оставался стабильный источник поступлений.
Понятно, что Чили никогда и не была лабораторией «чистого» свободного рынка, как бы это ни утверждали энтузиасты рыночной экономики. На самом деле это была страна, в которой небольшая элита совершила скачок от просто богатства к богатству невероятному благодаря крайне выгодной схеме, основанной на долгах и получении огромных субсидий (при освобождении от долгов) за счет общественных средств. Если согласиться, что за этим чудом стояли обман и показуха, то придется признать, что Чили в правление Пиночета и «чикагских мальчиков» было не капиталистическим государством со свободным рынком, но государством корпоративистским. Первоначально корпоративизмом называли модель полицейского государства Муссолини, которым правил альянс трех основных сил общества: правительства, бизнеса и профсоюзов — при их стремлении к порядку во имя национализма. В Чили под властью Пиночета впервые была явлена эволюция корпоративизма: это взаимовыгодный альянс между полицейским государством и крупными корпорациями, которые вместе ведут всестороннюю войну против третьей силы — наемных работников, а это резко увеличивает долю национального богатства, находящуюся в распоряжении альянса.
Именно эта война, которую многие жители Чили воспринимали как войну богатых против бедных и среднего класса, стоит за так называемым чилийским экономическим «чудом». В 1988 году, когда экономика стабилизировалась и начался ее быстрый рост, 45 процентов населения жили за чертой бедности. Зато у 10 процентов самых богатых чилийцев доходы выросли на 83 процента. Даже в 2007 году Чили остается обществом с ярко выраженным неравенством: в списке из 123 стран, отличающихся, по мнению ООН, значительным социальным расслоением, Чили стоит на 116-м месте, то есть входит в восьмерку стран с наиболее несправедливым социальным устройством.
Если Чили можно назвать чудом чикагской экономической школы по достигнутому неравенству, то, может быть, шоковое лечение давало встряску экономике вовсе не ради оздоровления. Может быть, оно было предназначено именно для того, чтобы богатство скопилось наверху, а значительная часть среднего класса под воздействием шока обнищала.
«Доктрина шока». Наоми Кляйн.
Даже три десятилетия спустя энтузиасты свободного рынка говорят о Чили как о доказательстве правоты взглядов Фридмана. Когда в декабре 2006 года умер Пиночет (пережив Фридмана лишь на один месяц), газета New York Times восхваляла покойного диктатора, «превратившего несостоятельную экономику в одну из самых процветающих в Латинской Америке», а редакционная статья в газете Washington Post утверждала, что он «ввел политику свободного рынка, которая породила чилийское экономическое чудо». Но факты, стоящие за феноменом «чилийского чуда», все еще вызывают жаркие споры.
Пиночет удерживал власть на протяжении 17 лет и за это время не раз менял направление своей политики. Период устойчивого роста, в котором видят доказательство чудодейственного успеха, начался не раньше середины 1980-х — прошло 10 лет после того, как «чикагские мальчики» применили шоковую терапию, и успех пришел лишь тогда, когда Пиночет вынужден был серьезно подкорректировать радикальный экономический курс. Дело в том, что в 1982 году, несмотря на соответствие чикагской доктрине, экономика Чили пережила крах: долги страны невероятно возросли, снова возникла гиперинфляция, а безработица достигла 30 процентов — в 10 раз превысив свой уровень по сравнению с эпохой Альенде. И главной причиной этой катастрофы стало то, что «пираньи», которые создавали финансовые организации типа Enron и были освобождены «чикагскими мальчиками» от всякого контроля, покупали активы страны на взятые в кредит деньги, так что долги достигли невероятной цифры в 14 миллиардов долларов.
Ситуация оказалась настолько нестабильной, что Пиночету пришлось совершить то же самое, что сделал Альенде: он национализировал многие из этих компаний. На фоне надвигающейся катастрофы почти все «чикагские мальчики», включая Серхио де Кастро, потеряли свои важные посты в правительстве. Другие выпускники Чикагского университета, занимавшие видные места среди «пираний», были заподозрены в мошенничестве, что лишило их тщательно оберегаемого фасада научной беспристрастности, столь важного для имиджа «чикагских мальчиков».
Единственное, что спасло Чили от полного экономического коллапса в начале 1980-х, — это то, что Пиночет не приватизировал Codelco, государственную компанию добычи меди, национализированную при Альенде. Эта одна-единственная компания давала 85 процентов дохода от всего чилийского экспорта, и когда финансовый мыльный пузырь лопнул, у государства все еще оставался стабильный источник поступлений.
Понятно, что Чили никогда и не была лабораторией «чистого» свободного рынка, как бы это ни утверждали энтузиасты рыночной экономики. На самом деле это была страна, в которой небольшая элита совершила скачок от просто богатства к богатству невероятному благодаря крайне выгодной схеме, основанной на долгах и получении огромных субсидий (при освобождении от долгов) за счет общественных средств. Если согласиться, что за этим чудом стояли обман и показуха, то придется признать, что Чили в правление Пиночета и «чикагских мальчиков» было не капиталистическим государством со свободным рынком, но государством корпоративистским. Первоначально корпоративизмом называли модель полицейского государства Муссолини, которым правил альянс трех основных сил общества: правительства, бизнеса и профсоюзов — при их стремлении к порядку во имя национализма. В Чили под властью Пиночета впервые была явлена эволюция корпоративизма: это взаимовыгодный альянс между полицейским государством и крупными корпорациями, которые вместе ведут всестороннюю войну против третьей силы — наемных работников, а это резко увеличивает долю национального богатства, находящуюся в распоряжении альянса.
Именно эта война, которую многие жители Чили воспринимали как войну богатых против бедных и среднего класса, стоит за так называемым чилийским экономическим «чудом». В 1988 году, когда экономика стабилизировалась и начался ее быстрый рост, 45 процентов населения жили за чертой бедности. Зато у 10 процентов самых богатых чилийцев доходы выросли на 83 процента. Даже в 2007 году Чили остается обществом с ярко выраженным неравенством: в списке из 123 стран, отличающихся, по мнению ООН, значительным социальным расслоением, Чили стоит на 116-м месте, то есть входит в восьмерку стран с наиболее несправедливым социальным устройством.
Если Чили можно назвать чудом чикагской экономической школы по достигнутому неравенству, то, может быть, шоковое лечение давало встряску экономике вовсе не ради оздоровления. Может быть, оно было предназначено именно для того, чтобы богатство скопилось наверху, а значительная часть среднего класса под воздействием шока обнищала.
Именно так это понимал Орландо Летельер, бывший министр обороны в правительстве Альенде. Проведя год в тюрьме, Летельер сумел выбраться из Чили благодаря мощной кампании международной поддержки. В 1976 году, наблюдая издалека за быстрым разорением своей страны, Летельер писал: «За последние три года несколько миллиардов долларов были вынуты из карманов работников и переданы в руки капиталистов и землевладельцев... и такое сосредоточение богатства не случайность, но закон; это не побочное следствие трудной ситуации — в чем хунта пытается уверить мир, — это основа их социального проекта; это не экономическая необходимость, но временный политический успех».
В то время Летельер не догадывался, что Чили под управлением чикагской школы указывает будущее глобальной экономики и тот же стереотип будет повторяться от России до Южной Африки: неистовые спекуляции кучки людей в городах и сомнительная бухгалтерия, питающая сверхприбыли и лихорадочный консюмеризм на фоне полумертвых предприятий и разваливающейся инфраструктуры прошлого; около половины населения исключены из экономического процесса совершенно; коррупция и кумовство; истребление национального мелкого и среднего бизнеса; массовая передача общественного богатства в частные руки.
В Чили, если ты не входишь в круг избранных, это чудо больше похоже на Великую депрессию, но внутри этого круга доходы поступают настолько быстро, что легкая нажива, идущая в руки после шоковых «реформ», с тех пор стала кокаином для финансового рынка. Именно поэтому финансовый мир не обращает внимания на явные противоречия чилийского эксперимента, которые ставят под сомнение основные предпосылки «свободного» капитализма. Вместо этого его реакции похожи на логику наркомана: «Где взять следующую дозу?»
Радикальная экономическая модель, пустившая столь глубокие корни во времена диктатуры, оказалась прочнее, чем генералы, которые ее внедряли. Прошли годы после того, как солдаты вернулись в свои бараки, а латиноамериканцам вернули право выбирать себе новое правительство, но логика чикагской школы сохранилась.
Клаудиа Акунья, аргентинская журналистка и преподаватель, рассказала мне, как трудно было в 70-80-е годы осознать, что насилие стало для хунты не самоцелью, но средством. «Нарушения прав человека были такими вопиющими, такими невероятными, что главной задачей стало их остановить. Но хотя можно было добиться уничтожения секретных камер пыток, невозможно было упразднить экономическую программу, которую начали осуществлять военные и которая продолжает реализовываться сегодня».
В итоге, как предсказывал Родольфо Вальш, гораздо больше жизней уничтожило «запланированное обнищание», чем пули. В каком-то смысле все произошедшее в странах южного конуса Латинской Америки в 70-х, что выглядело тогда как убийство, было на самом деле невероятно жестоким вооруженным ограблением. «Кровь убитых и пропавших без вести людей оказалась просто ценой экономической программы», — сказала Акунья.
В Чили, если ты не входишь в круг избранных, это чудо больше похоже на Великую депрессию, но внутри этого круга доходы поступают настолько быстро, что легкая нажива, идущая в руки после шоковых «реформ», с тех пор стала кокаином для финансового рынка. Именно поэтому финансовый мир не обращает внимания на явные противоречия чилийского эксперимента, которые ставят под сомнение основные предпосылки «свободного» капитализма. Вместо этого его реакции похожи на логику наркомана: «Где взять следующую дозу?»
Радикальная экономическая модель, пустившая столь глубокие корни во времена диктатуры, оказалась прочнее, чем генералы, которые ее внедряли. Прошли годы после того, как солдаты вернулись в свои бараки, а латиноамериканцам вернули право выбирать себе новое правительство, но логика чикагской школы сохранилась.
Клаудиа Акунья, аргентинская журналистка и преподаватель, рассказала мне, как трудно было в 70-80-е годы осознать, что насилие стало для хунты не самоцелью, но средством. «Нарушения прав человека были такими вопиющими, такими невероятными, что главной задачей стало их остановить. Но хотя можно было добиться уничтожения секретных камер пыток, невозможно было упразднить экономическую программу, которую начали осуществлять военные и которая продолжает реализовываться сегодня».
В итоге, как предсказывал Родольфо Вальш, гораздо больше жизней уничтожило «запланированное обнищание», чем пули. В каком-то смысле все произошедшее в странах южного конуса Латинской Америки в 70-х, что выглядело тогда как убийство, было на самом деле невероятно жестоким вооруженным ограблением. «Кровь убитых и пропавших без вести людей оказалась просто ценой экономической программы», — сказала Акунья.
Источник:
Ссылки по теме:
- Почему в СССР было лучше?
- Проклятие августа: правда или простое совпадение?
- Почему в России нельзя добывать золото?
- Калининградцам начали запросто раздавать деньги
- Почему в России пустеют деревни?
Новости партнёров
реклама
Массовая эмиграция в Испанию , а так же другие страны ЛА тоже была, вот и все "чудо" . Возникающие дисбалансы и недовольство в стране гасилось опять же банальными инъекциями баксов и бесследным исчезновение лидеров протеста .